Рецензия А.Н. Севастьянова на книгу В.Д. Соловья "Русская история: новое прочтение".
Опубликовано в журнале "Политический класс".

Триумф биодетерминизма и актуальное переопределение природы этничности в постсоветской социологии

 В связи с неутихающими спорами о природе этничности и попытками искусственного построения в России «политической нации» и «гражданского национализма» следует рассказать о новом, весьма значительном и отрадном событии в этнологии, а именно – о книге историка Валерия Соловья «История России: новое прочтение». Этот труд представляет собой настоящий прорыв в академической науке – от мифотворчества к серьезному изучению подлинной реальности этноса. Впервые в послевоенной России Соловей четко и ясно поставил вопрос о биологической основе этноса и тем преодолел застарелый кризис метода. 

Пора покончить с нищетой… хотя бы в этнологии

Водрузив принцип биологизма (биодетерминизма) в качестве пьедестала для своих идей, Соловей разговору о непосредственном предмете своего исследования – русскому этносу и его проявлению в истории – предпослал размышления о феномене этничности вообще и о его критериях.

Для начала он обоснованно восстал против «преобладающей в совре­менной науке парадигмы», считающей культуру и психику сферой локализации этничности[i] и отвергающей «акцентирование биологического аспекта»[ii]. В первой же главе под названием «Природа этноса/этничности» он совершенно верно заметил: «Основные теоретические парадигмы современной этнологии сходятся в трактовке этноса и этничности как сущностно социальных феноменов и в отвержении биологиче­ского подхода к этничности. При этом аргументы во втором слу­чае носят культурно-идеологический, а не научный характер: объ­яснение этничности в биологических терминах де слишком явно отдает расизмом, дурновкусием и неполикорректно, а среди «серьез­ных ученых» сторонников биологического примордиализма почти не осталось. Вот только на пути социологизации этноса «серьезные уче­ные» потерпели полное фиаско: ни одна из конкурирующих парадигм не смогла «ухватить» этническую сущность и дать ей научное определение».

И далее, под хлестким подзаголовком «Теоретическая нищета современной этнологии», Соловей дал обзор истории вопроса. В нем крепко досталось как внутренне противоречивому «культурно-историческому примордиализму» советского образца, который, соглашаясь с тем, что этничность соприродна индивиду, «описывает этнос/этничность через исторически сформировавшиеся неэтнические признаки/элементы – культуру, язык, религию, психический склад, территорию, экономику и т.д.»[iii], так и оппонирующему примордиалистам конструктивизму. В том числе резкие, но справедливые критические замечания перепали и директору Института этнологии и антропологии РАН, известному конструктивисту Валерию Тишкову, его «духовному отцу» Бенедикту Андерсону и др.

С критической частью своей работы Соловей справился блестяще, придя к важному выводу о том, что «доминирующему в современном дискурсе социологизаторскому пониманию этничности… свойственно общее фундаментальное проти­воречие: этническая сущность (не важно, трактуется ее природа как примордиальная или сконструированная) описывается/опреде­ляется через сущностно неэтнические признаки/элементы. При этом остается непонятным, как и почему из неэтнических элементов возникает новое – этническое – качество»[iv]. 

О том, как важно вовремя обуздать интеллектуальный азарт

Здесь уместно задаться главным вопросом: в чем же критерий этничности, каковы этноразграничительные маркеры? Чем, скажем, русские отличаются от прочих этносов? Как современный ученый должен отвечать на эти вопросы?

Соловей на конкретном примере этнической идентичности русского народа пришел к двум очень важным теоретическим выводам, имеющим, на мой взгляд, для современной этнологии универсальное значение. Он пишет: «Первое: глубинный исток сущностного своеобразия рус­ской истории, ее успеха и ее провалов кроется в самой природе русского народа (здесь и далее курсив мой. – А.С.)… Второе соображение состоит в том, что этническую специфику нельзя представить в виде эпифеномена, производного от других факторов – природы и географии, культуры и религии, государ­ства и типа социальной организации. Дело обстоит прямо проти­воположным образом: русскость предопределила специфику отечественной истории, своеобразие созданных в ней институтов и структур, особенности адаптации к природно-климатическим и гео­графическим факторам»[v].

На этом мое согласие с концепцией Соловья оканчивается и начинается разногласие, на котором остановиться тем более важно, что в сегодняшней академической среде нет более адекватного апологета биологической сущности этносов. Но, разгромив – по заслугам – усилия мифотворцев вчерашнего и сегодняшнего дней, Соловей создал, увы, собственный миф, в свою очередь требующий развенчания ради дня завтрашнего.

Соловей предвидел, что «предложенная концепция будет встречена в штыки, причем по причинам, в первую очередь, нена­учного свойства… Биосоциальная трактовка этничности неприемлема для пре­обладающей части современного гуманитарного сообщества, как якобы вызывающая коннотации с расизмом и дезавуирующая фун­даментальные положения общепринятого толкования идентично­сти и современного национального дискурса (например, идею свободного выбора национальной принадлежности). Утверждение об этничности как биологической данности, во многом предопре­деляющей социальные процессы, составляет кошмар ревнителей политической корректности и либерально ангажированной науки: если этничность носит врожденный характер, ее нельзя сменить подобно перчаткам; судьба народов в истории в значительной мере есть реализация их врожденных этнических качеств»[vi].

Что же это за врожденные качества, определяющие этничность, по мнению Соловья? Их оказалось не одно, как можно было бы ожидать, а два.

Во-первых, в названии главы «О биологической природе этничности» ясно заявлено первое и главное из этих качеств. Опираясь на фундаментальные книги Виктора Спицына, Генриетты Хить, Натальи Долиновой, Ирины Быховской, Владимира Авдеева и др., Соловей приходит к однозначному выводу: «То, что отечественные и западные гуманитарии считают «воображенной общностью», результатом конструирования, совокупностью культурных и языковых характери­стик, для антропологов, медиков, биологов и генетиков – биологи­ческая реальность<…> Этнические группы объединяются/отличаются генными час­тотами и биохимическими полиморфизмами, морфотипическими характеристиками, отпечатками пальцев и дерматоглифическими рисунками ладоней и ступней, рядом других биологических пара­метров»[vii].

В полном соответствии со сказанным автор делает крайне важное умозаключение: «С научной точки зрения, русские – это те, в чьих венах течет русская кровь<…> Русскость – не культура, не религия, не язык, не самосознание. Русскость – это кровь, кровь как носитель социальных инстинктов восприятия и действия. Кровь (или биологическая русскость) со­ставляет стержень, к которому тяготеют внешние проявления русскости»[viii].

Тезис не вызывает ни малейших возражений, поскольку в данном случае «кровь» – это не медицинский термин, а попросту метафора биологичности. Если бы автор на этом поставил точку, я не стал бы писать продолжение, а вместо этого порадовал бы читателя многими цитатами из Соловья. Но ему понадобилось сказать некое «во-вторых»…

Это «во-вторых» состоит в том, что природа этноса якобы не просто биологическая, но биосоциальная. И социальный компонент этой двоякой сущности автор усматривает во «врожденных этнических инстинктах» или иначе – «социальных инстинктах», якобы передающихся по наследству[ix]. Соловей отождествляет их с архетипами, но, опираясь на «гениальные интуиции» Карла Густава Юнга, интерпретирует по-своему, так что его теорию следовало бы назвать гипотезой Юнга-Соловья. В чем же она состоит? Сам автор характеризует ее так: «Моя мысль… носит откровенно «ере­тический» характер. Суть ее в предположении о существовании наследственных этнических ментальных качеств, задающих век­тор культуры и социальности»[x].

Зачем Соловей называет себя еретиком не до, а после того, как его еретичность (биологизм) уже выявилась как нельзя лучше? Затем, видимо, что он хочет быть еретичнее самого себя и утопить в акцентированной лжееретичности (а на деле – в просто недоказанной идее) свою подлинную еретичность по отношению к официозу, заключающуюся в безусловном приоритете биологического над социальным. Или, возможно, мы имеем дело с нарочитым стремлением не упростить все до полной ясности, а наоборот, усложнить – утеха интеллектуала. 

Нельзя оперировать недоказанным как доказанным, или Ложное обаяние идеализма

Итак, о врожденной, переданной по наследству ментальности. Увы, никакой твердой научной, фактической, надежно верифицируемой базы под эту гипотезу Соловьем не подведено. Все весьма зыбко покоится на предположениях, возможностях и интуициях. Ссылка на американского лингвиста и философа Ноама Хомски («согласно его теории гене­ративной грамматики логическое мышление и язык составляют часть генетического наследия личности») не убеждает. Ведь связь грамматики и синтаксиса с особенностями национального мышления очевидна; а вот характер их функциональной зависимости – не доказан. Мы говорим, как мыслим, а мыслим так, как это позволяет и предписывает тонкое строение нашей высшей нервной системы, но вряд ли можно основательно утверждать, речь ли формирует мышление или наоборот[xi]. Во всяком случае, эта связь не является жесткой, иначе человек с русскими, допустим, генами, родившийся и выросший в Италии, все равно говорил бы по-русски и верил по-православному, чего, конечно, не происходит. (Хуже того, дети в русских семьях за границей в 3-4 поколении, как правило, вообще теряют свою идентичность, растворяются в аборигенах.) И уж подавно никто не возьмется доказать, с чем мы имеем дело при объяснении душевных склонностей и предпочтений: с «генной памятью» или с памятью души о предыдущих рождениях. Хотя сам факт таких, порой необъяснимых, склонностей и предпочтений отрицать невозможно.

Но фактов-то как раз в этой важной «еретической» главе книги Соловья нет.

Он просто ссылается: «Теоретическое обоснование возможности врожденных этнических инстинктов представляет гениальная гипотеза К.Г. Юнга о кол­лективном бессознательном и архетипах <…> Концепт коллективного бессознательного фиксирует стадию выделения социального из природного, формирование собственно человеческого в человеке, что предполагает существование не­скольких «подвальных этажей» в бессознательном, где уровень социальности повышается снизу вверх, по мере того, как человек начинает преобладать над животным»[xii].

Увы, вот именно это-то и не доказано. Преобладание человека над животным если и происходит, то исключительно в области интеллекта, а не инстинктов или аффектов, где позиции человека, в сравнении с животными, довольно убоги и шатки. То, что лошади, никогда не видавшие в жизни львов, начинают беситься и паниковать, едва заслышав львиный запах, есть, безусловно, факт генетически наследуемого страха (то есть эмоционального, а не морфологического признака) перед запахом смертельной опасности. Но что же в этом социального?!

Где сфера коллективного бессознательного начинается и кончается? В области инстинктов или рефлексов? И если рефлексов, то каких – безусловных или условных? Понятно само собой, что социальным, «человеческим» может быть назван только последний вариант, но кто доказал его действительность? На такие вопросы книга Соловья не отвечает, а без этого разговор становится беспочвенным.

Уступка идеализму оказывает ученому дурную услугу, опора на Юнга (отталкивавшегося в свою очередь от Платона) не только не выручает, но прямо подводит. Соловей разъясняет нам: «Заимствовав термин «архетип» из платоновской кон­цепции предзаданных, изначальных идей, Юнг по-разному тракто­вал стоящее за ним понятие: и как результат предшествующего филогенетического опыта, и как априорные формы психики»[xiii]. Однако опыт многочисленных реальных, а не выдуманных Киплингом индийских «маугли» живо свидетельствует об отсутствии у человека вообще каких бы то ни было – платоновских, юнговских или иных – изначальных предзаданных идей. Их просто нет, и возникнуть им неоткуда у подобных выкормленных дикими зверьми человеческих детенышей. В отличие от инстинктов и аффектов, которыми «маугли» наделены, как дай бог каждому, идеи возникают в процессе социализации биологического организма.

Дальнейшие квазибиологические интерпретации учения Юнга об архетипах теряют всякий смысл. Хотя само существование архетипов, выражающихся «в мифах, сказках и верованиях, рели­гиозных догматах, идеологических постулатах и культурных фор­мулах», не подлежит сомнению, но вот их «примордиальная» локализация «в анатомических структурах мозга» более чем сомнительна, во всяком случае не доказана. А значит теряет смысл и вытекающее «из содержания юнговских работ<…> предположение о существовании, наряду с общими для всего человечества унаследованными мыслеформами, более узких – расовых и этнических – архетипов, в которых отложился не опыт человечества в целом, а специфический опыт групп людей, выделившихся тысячи (или сотни тысяч и даже миллионы, когда речь идет о расовых стволах) лет тому назад»[xiv].

Соловей, однако, заходит в предположениях далеко: «Неизбежно заключение, что этническое самосозна­ние – не важно, является ли оно проявлением онтологизированной этничности (в примордиализме) или представляет собой только устойчиво длящуюся позицию сознания (в конструктивизме), – имеет продолжение (или корни) в бессознательном слое психики. Именно укорененность в бессознательном порождает силу и ирра­циональное обаяние национализма и вообще любой идеологии»[xv].

Так все же: «продолжение» – или «корни»?! Добытый из практики личный опыт переходит из сознания в подсознание индивида, или, напротив, коллективный опыт, просыпаясь в его подсознании, переходит затем в сознание и формирует подходы к действительности? Разница огромная и принципиальная! От нее нельзя отмахнуться, но Соловей проходит мимо, как бы не замечая ее.

В результате его предположение не убеждает. Ибо, как мы прекрасно видим в повседневности, происходит постоянный конфликт национального самосознания с истинной этничностью, которая, по мысли автора, должна была бы определять этническое бессознательное. Иными словами, такое явление, как сознающий себя, вопреки «крови» (а значит, этническому бессознательному), узбеком бухарский таджик, теоретически, по Соловью, совершенно невозможно, однако оно налицо! И любая попытка привить представителю некоего этноса самосознание иного этноса должна бы всегда разбиваться вдребезги о гораздо более сильную препону национального (этнического) бессознательного. Но в действительности, помимо массового примера янычар и разного рода манкуртов, мы сплошь и рядом видим факты «обрусения», «офранцуживания» и т.д., каковые примеры и факты были бы невозможны, работай описанный Соловьем механизм национального бессознательного в виде этнического архетипа.

Разговоры же о том, что современная психология якобы «не только экспериментально под­твердила концепцию Юнга о коллективном бессознательном и архетипах в целом, но и, что особенно важно в нашем случае, пре­доставила ценные доказательства существования врожденной этнической памяти», не имеют под собой почвы, ибо базируются на протоколах реинкарнаций. То есть на обращении к прошлому индивидуальной души, которая ранее, как правило, принадлежала к тому же этносу, а зачастую и к той же семье, что и испытуемый. Однако всякий, кто интересовался вопросом реинкарнации, знает, что подобная фамильно-этническая привязка не имеет жесткого характера и душа может припомнить свое инобытие в составе личностей, не только не имеющих никакой генетической связи с ее настоящим вместилищем, но даже вообще не антропоморфных. Так что ссылка на «трансперсональную психологию» Станислава Грофа, призванная подтвердить концепцию Юнга-Соловья, ровным счетом ничего не подтверждает. «Эти фантастические наблюдения, – именно так характеризует Соловей эксперименты Грофа, – превосходно укладываются в теоретическое русло концепции архетипов и коллективного бессознательного К.Г. Юнга, подтверждая правоту его гениальных интеллектуальных интуиций». Фантастические наблюдения, подтверждающие гениальные интуиции, – представляю, как откомментировал бы едкий и ироничный Андрей Элез[xvi] такое «доказательство». Видимо, чувствуя его недостаточность, Соловей добавляет: «Косвенные доказательства (в том числе от противного) суще­ствования этнических архетипов представляют исследования по символической антропологии и истории идеологий»[xvii]. Но беда в том, что ни суды, ни наука косвенных доказательств тоже не принимают… 

«Смелей, сыны Отчизны!…»

И вот, наконец, проведя нас через сумрачный лес весьма идеалистических представлений, «автор может дать собст­венное определение этноса. Этнос (этническая группа) – это группа людей, отличающаяся от других групп людей совокупно­стью антропологических и биогенетических параметров и прису­щих только этой группе архетипов, члены которой разделяют интуитивное чувство родства и сходства<…> Этнос отличается от социальных групп именно биологиче­ской передачей своих отличительных (пусть даже это социальные инстинкты) признаков, а этничность – такая же данность, как раса и пол. Короче говоря, этнос – сущностно биологическая группа социальных существ»[xviii].

Как было бы замечательно, если бы автор, не водя нас по лесу юнговских «гениальных интуиций», сразу бы предложил именно краткий вариант своей дефиниции, не отягощая его соображениями об «этнических архетипах»! Ведь тогда мне осталось бы только согласиться с ним, поскольку возразить было бы просто нечего. Увы, я не вправе так поступить.

Противоречие, в которое ученый вошел с самим собой, лежит на поверхности, ведь нельзя одновременно нечто признавать и отвергать. Судите сами. В прицеле его критики – «советская теория этноса», которая описывает «этнос/этничность через исторически сфор­мировавшиеся неэтнические признаки/элементы – культуру, язык, религию, психический склад, территорию, экономику и т.д.»[xix].

Внимательный взгляд замечает: то самое место, которое «советская теория» отвела культуре, языку, религии и т.д., в концепции Юнга-Соловья попросту занял архетип, который, как сам же исследователь и подчеркнул, проявляется через «мифы, сказки и верования, рели­гиозные догматы, идеологические постулаты и культурные фор­мулы», то есть через культуру, язык, религию и т.д. Никакого сущностного отличия «неэтнических признаков/элементов» от якобы «этнического архетипа» на самом деле не оказывается. Ни в смысле внешнего проявления, ни в смысле внутренней детерминированности этническим происхождением. Ибо на самом деле, как каждому ясно и самоочевидно, все названные факторы, признаки есть налицо; но все они – вторичны, производны от этничности, все они в конечном счете детерминированы биологически! Круг замкнулся, мы снова услышали сказку о белом (или цветном, неважно) бычке.

Определение этничности через архетипы хромает также еще и потому, что любой этнос заведомо старше, чем его «этнические архетипы», для образования которых должны пройти тысячелетия относительно стабильного и однотипного существования, которого нет и не может быть в принципе на стадии этногенеза. Иначе архетип, во-первых, не сложится, а во-вторых, не успеет войти в плоть и кровь (в гены, если верить автору) этноса. Но если этнос может существовать еще до появления своего этнического архетипа, а это само собой очевидно, то как же архетип может определяться в качестве критерия этничности? Это невозможно по законам логики.

Можно решительно утверждать: у этноса не двойная, а одинарная сущность – биологическая. Из этой первичной сущности вырастает вторичная – социальная. Этнос обретает ее, как одежду поверх себя надевает «человек божий, обшитый кожей». Одежда европейца впрямь казалась голым папуасам особой, «второй» кожей белого человека, соприсущей ему. Но без одежды-то человек может жить, а вот без кожи – нет. Не будем же уподобляться папуасам и различим за социальностью этноса (одеждой) – его биологичность (кожу)! 

Трудно быть первым

Интересна ли гипотеза Соловья? Безусловно. Красива? Пожалуй. Достоверна? Неизвестно, ибо на данном этапе она неверифицируема. Не стоит строить на песке. Предложение считать этнос биосоциальной сущностью – и не слишком ново, и не слишком верно. Это лишь компромисс, сдача позиций на почетных условиях.

Воздадим же должное Валерию Соловью за то важное и ценное, что есть в его книге и пройдем мимо сомнительного. Тем более что чуткие ревнители политкорректности уже тут как тут и торопятся укусить ученого. Так, Борис Славин в рецензии под названием «История – результат деятельности людей»[xx] поспешил поправить Соловья: «Человек по своей сути – не биологическое, а со­циально-историческое существо. Его специфика со­стоит прежде всего в его преобразующей трудовой деятельности и обще­нии с себе подобными. Имен­но эти характеристики людей и составляют глубин­ный базис человеческой истории. Хотите постичь историю русского народа – уясните усло­вия и ха­рактер его жизнедеятельности: иного не дано». Интересно, а как бы критик объяснил тот несомненный факт, что разные этносы в одних и тех же условиях имеют различный характер жизнедеятельности и разный результат развития! Нет сомнений в том, что с подобных позиций и с подобной же «убедительностью» Соловья будут критиковать и другие лица, в упор не видящие биологическую природу человека. Так что здесь уместно повторить: книга Соловья – настоящий прорыв в отечественной академической науке[xxi].

[i] Соловей В.Д. Русская история: новое прочтение. М., 2005. С. 20.

[ii] Там же. С. 57.

[iii] Там же. C. 29-33.

[iv] Там же. С. 30.

[v] Там же. С. 18-19.

[vi] Там же. С. 56-57.

[vii] Там же. С. 36-37.

[viii] Там же. С. 306.

[ix] Там же. С. 40-60.

[x] Там же. С. 40.

[xi] Пытавшийся защитить первую из этих двух позиций Борис Поршнев, на мой взгляд, не преуспел в этом.

[xii] Соловей В.Д. Указ. соч. С. 44-45.

[xiii] Там же. С. 45.

[xiv] Там же. С. 47.

[xv] Там же. С. 48.

[xvi] Его книга «Критика этнологии» (М., 2001) произвела на Валерия Соловья сильное впечатление.

[xvii] Соловей В.Д. Указ. соч. С. 49.

[xviii] Там же. С. 52.

[xix] Там же. С. 29-30.

[xx] См.: Новая газета. 21 декабря 2006.

[xxi] Зарубежная наука также развивается в данном направлении. Так, современный исследователь Петер ван ден Берге тоже сводит этничность к генам, считая что этническая группа обязательно воспроизводит в своем поведении и мышлении те образцы, которые заложены в генотипе ее членов.

Александр Севастьянов

Ж-л «Политический класс». № 2, 2007 г.