8 сентября 1999 г. в 23.58 был взорван жилой дом № 19 на улице Гурьянова. Сразу были убиты 92 человека (из них 8 детей), жившие в двух злополучных подъездах (Аргументы и факты. 15.09.1999), позже скончалось еще 14 тяжелораненных и число убитых достигло 106 человек. Травмы, совместимые с жизнью, получили 264 человека (из них 86 детей) (справка «РИА Новости»). Сегодня там в 23.00 пройдет траурный митинг и литургия по погибшим.


«Темные – до неба – стены. Два неравных осколка стены. В расселине – крошево бетонных плит, плотные клубы дыма, стелющиеся над завалом, каскады падающей воды. Фигуры копошащихся людей изламываются, вырас тают в дыму. А выше, до самого девятого этажа, восходит коричневая едкая дымка, золотящаяся на солнце. УЩЕЛЬЕ.

Все вокруг покрыто красной кирпичной пылью – листва, трава, песочница и дорожки детского сада, крыши гаражей, смятый, как бумажный стаканчик, корпус автомашины. По краю оцепленного милицией двора просачиваются пешеходы. Крадутся под стеной соседнего дома среди сыплющихся осколков: ремонтники с лихорадочной быстротой остекляют окна, будто пытаясь отгородить уцелевшее жилье от взорванной девятиэтажки. Люди не замечают опасности, механически переступают через стекло.

На выходе из двора на бетонном надолбе сидит молодая пара. Он сжимает ручку дорожной сумки, она, отвернувшись, окаменело смотрит вдаль. Там солнце, широкий луг, портовые краны над рекой. Мягкий воздух водного простора, запах примятой сотнями ног травы, разогретой на солнце. Здесь полукруг оцепления шире – в радиусе ста метров расшвыряны куски бетона, закрученные жгутом металлические панели с балконов. За полосатыми лентами ограждения, за серыми милицейскими каскетками – толпа. Женщина, откинув голову, с безумной надеждой вглядывается в окна верхнего этажа, где мелькают цветные комбинезоны спасателей. Мальчишки деловито рассуждают: «Похорон много будет». «Пойдем, сынок», – седой не по годам мужчина кладет руку на плечо подростка, топчущегося у списков пострадавших. Они расклеены прямо на кузове машины скорой помощи. Многие радуются, не найдя здесь имен родственников, не догадываясь, что это, скорее всего, означает худшее: их тела еще не извлечены из-под завалов.

Встаю на освободившееся место, мне виден только последний листок. «Иванова Катя, 6 лет, отравление угарным газом. Карпович Александр Михайлович, 35 лет, рана верхнего века. Кириленко Ксения, 1 год, ушибы тела. Кравчук Елена Владимировна, 23 года, рана голени. Кузанина Ира, 11 лет, рана надбровья. Луста Алексей Петрович, 23 года, сотрясение головного мозга. Ляхова Татьяна Михайловна, 60 лет, раны бедра. Малинкина Екатерина Анатольевна, 37 лет, переломы. Мансулич Екатерина, 7 лет, раны нижней конечности».

«Крышу как подбросило, – рассказывает седенькая бабуся в деревенском платке. – А у нас кошечка, она как на крыльях подлетела. Ну и я за ней вскочила. Думаю, дом завалился: землетрясение». Ее ровесница, в блестящем, не по годам ярком жа кете, наверное, впопыхах прихваченном с вешалки, толкует о своем: «Что не работают, – изумляется она, недобрым словом помянув кавказцев. – У них там земля хоро-о-шая! Нет. Не работают, к нам едут! Я сама на стройке вкалывала. Ну хоть бы кто из них работал! Только белорусы, украинцы и русские». И уже громче, как бы призывая окружающих в свидетели: «Ну не надо хамить! Никто не говорит, живите. Но хамить не надо! Они ведь не правительство – народ стреляют. А сам уже ничего не может! Голова не работает...» «Но есть же Лужков!» – откликается стоящая неподалеку дама лет пятидесяти. «Ельцин ничего не понимает. Лужков тоже еврей, – круто врывается в разговор крепкий мужчина с черной щетиной волос над яростными глазами. – Сталина на них надо! Ежова надо! То гда быстро бы все закончилось».

Бабушка в послевоенном пыльнике молчаливо обходит группки спорящих, выглядывает пустые пивные бутылки. Маленький бизнес на жажде. С камерой, с черным микрофоном, распаленная предчувствием горячих новостей, к оцеплению двинулась группа немецких тележурналистов. «Бизнес на крови», — вздыхает кто-то в толпе.

На завале команда: «Внимание, прекращаем работу!» Несколько мгновений тишины. Колышутся выброшенные взрывной волной из окон шторы, белье, развешанное на балконах. Клочки разноцветных обоев отрываются, невесомо реют в провале. И вдруг глубокий, утробный звук со стороны дома: кран начал оттаскивать бетонную плиту.

<...>

Москву взрывали исподтишка. Никто официально не взял на себя ответственность за гибель 93 человек. Но все, кто стоял на затоптанном лугу у дома № 19, знали: это кавказцы. Косо глядя на кучку чернявых горбоносых парней, люди цедили: «Они взорвали, они же и смотрят».

101 ЧАС МЕЖДУ ВЗРЫВАМИ

Поразительно, но первый взрыв в Москве (как ранее в Буйнакске) остался в буквальном смысле не услышанным ни властями, ни обществом. Помню, как поразила меня атмосфера по соседству с местом трагедии. Улица Гурьянова, круглясь от метро «Печатники», выкатывается к Москве-реке огромной привольной загогулиной. Именно там, на берегу реки прогремел взрыв, там целый день гомонило, смолкало, билось людское горе. А уже за поворотом люди, казалось, не ведали о произошедшем. Сидели за столиками в тенистых дворах, играли в домино, пили. Рядом, спрессованные в бетонной братской могиле, лежали десятки земляков, соседей. Нет, не испытывали ни сострадания, ни страха за собственную жизнь. И, разумеется, ни о каком национальном вопросе, взорвавшемся вместе с бомбой в столице, не думали. Спускаясь в метро, я услышал, как две девчонки-дурнушки перекинулись двусмысленными шуточками с кавказскими парнями. И пока шли до середины пустой, бесконечной, гулкой станции, все хохотали – визгливо, бессмысленно.

Легкомысленной, позорной для государства была первая реакция властей. Легкомысленной и, как выяснилось вскоре, лживой. Премьер В. Путин в середине дня огласил официальную версию о взрыве газа (хотя даже полный профан, не говоря уже о профессиональном разведчике, мог отличить последствия взрыва бытового газового баллона от действия адской машины, начиненной почти полутонной взрывчатки). Тем не менее версия о взрыве газа продержалась в качестве основной пять дней – вплоть до трагедии на Каширском шоссе. Уголовное дело возбудили по анекдотической, кощунственной в данном случае статье – «Причинение имущественного ущерба по неосторожности». Население фактически не привлекали к поискам террористов. Далеко не все телеканалы сразу же показали фоторобот подозреваемого, а показавшие присовокупили иронические комментарии, вроде того, что изображенный человек похож на замминистра внутренних дел Зуева.

Позднее выяснилась причина такой обескураживающей реакции. 11 сентября газета «Сегодня» опубликовала статью под заголовком «Версия замедленного действия. Чтобы не вызвать волнений в Москве, «кавказский след» на улице Гурьянова слегка «притоптали». Автор пояснял – приведу обстоятельную цитату: «По некоторым данным, о том, что на улице Гурьянова произошел теракт, стало известно через час после взрыва, когда эксперты-криминалисты ГУВД обнаружили на развалинах микрочастицы взрывного вещества. Возможно, власти и руководители силовых ведомств опасались, что, если уже утром они заявят о том, что произошел террористический акт и даже намекнут на версию о «кавказском следе», в Москве резко обострятся «антикавказские» настроения, и ситуация может стать неуправляемой. Скорее всего, именно поэтому решено было давать информацию дозированно. Так сначала появилась «успокоительная» версия о взрыве газа, а лишь спустя некоторое время руководители правоохранительных ведомств и отцы города полунамекам и заговорили о возможности теракта».

Власти попытались спустить дело о кавказском теракте на тормозах. Как и всегда, когда речь идет о неблаговидных поступках свободолюбивых детей Кавказа.

<...>

Статья в «Сегодня» появилась в субботу. Жителям дома на Каширском шоссе оставалось жить немногим более сорока часов. Еще не поздно во всех газетах напечатать фотографию террориста. Его могли узнать, как узнали после второго взрыва, когда фоторобот демонстрировали ежечасно. А если бы узнали, можно было проверить снятый им на Каширке подвал. Но с распечатанной фотографии в качестве подозреваемого в массовом убийстве глянуло бы «лицо кавказской национальности». Тем более что биография террориста (о ней уже к этому времени было кое-что известно) также вела на Кавказ. Власти не дали ситуации «выйти из-под контроля». Да и «Сегодня» опубликовала статью отнюдь не как первостепенную новость – ее надо было еще отыскать на непрестижной седьмой странице...

Правительство России и отцы города виновны в гибели 134 человек в доме на Каширском шоссе! К взрыву на улице Гурьянова они могли быть не готовы (хотя это тоже позорный провал спецслужб). Но ко второму взрыву обязаны были не только подготовиться сами – подготовить население. Власти дважды виновны в гибели людей: не предупредили их – чтобы, не дай Бог, не побеспокоить комфортно проживающих в столице кавказцев! – и не послушались предупреждений самих жителей дома, вызвавших-таки милицию для проверки подвала.

«Я встречался с главами управ в районе Каширки, – сообщает корреспондент «МК». – «До сих пор не можем вычислить, кто из работников РЭУ покрывал человека, который втихаря снимал «в субаренду» помещение в подвале дома № 6. Никто не признается. Это или техник, или мастер, или начальник участка», – говорят они. Но и это еще не все. В день взрыва от жителей дома поступил сигнал в милицию: «У нас в подвале что-то не в порядке». Сигнал был зафиксирован! Приехал наряд. Однако кто-то из РЭУ сказал милиционерам, что в подвале все в порядке, там свои люди. Овэдэшники постояли у дверей подвала, но не вошли. Решили, видно: милиция вроде как на сигнал отреагировала. А наутро дом на Каширке был стерт с лица земли» («МК», 18.09.1999).

Это даже не равнодушие к согражданам, которых государство обязалось – а потому обязано! – охранять. Это лицензия на убийство беззащитных людей, искавших у властей помощи! И почему уже после второго (!) взрыва некоего безымянного работника РЭУ ищут журналисты и главы управ, а не те, кому не то что искать – землю рыть в такой ситуации положено: работники спецслужб. В конце концов не велик выбор – «или техник, или мастер, или начальник участка» – перетряхнули бы этих трех, выявили бы пособника убийцы...

Теперь понятно, почему власти трусливо отмалчивались в роковые дни с 9 по 13 сентября. Но почему террористы продублировали московский взрыв? Теракт в Буйнакске можно счесть местью за крушение надежд на газават в Дагестане. Взрыв на улице Гурьянова – вызовом России. Зачем понадобился второй взрыв в Москве, а затем еще в Волгодонске? (Дай Бог, чтобы до выхода статьи список не пополнился новыми названиями городов и улиц.)

Среди прочих ответов – а на вопросы об акциях подобной значимости однозначных ответов не бывает – самый очевидный: террористы хотели, чтобы вызов был услышан и осознан именно как вызов. Разжиревшая на краденых хлебах казенная Россия, оглушенная житейскими заботами и дешевой развлекаловкой Россия народная не заметили, не осознали первый вызов. И тогда в заплывшее, заросшее диким волосом глуховатое ухо сунули убойный заряд взрывчатки. Слушайте! Мы заставим вас слушать!

<...>

Власти принялись предотвращать кавказские погромы. Полноте! Кого мы сейчас способны громить... Погром отвратителен, но это хоть какое-то движение народного организма. Низменное, грубое, но живое... В те дни я вспоминал статью знаменито го русского публициста начала века Михаила Меньшикова, написанную в ситуации, в какой-то мере похожей на нашу, когда убийцы Столыпина бросили вызов России.

Стоя на панихиде в Казанском соборе, Меньшиков размышлял: «Вот как, думал я, мы, русские, реагируем на удар, может быть, смертельный... Сейчас же становимся в заученную позу, делаем заученные жесты, говорим тысячу лет произносимые в по добных случаях слова (сейчас нет и этого! – А. К.)... Не есть ли это признак одолевающей общество смерти? Та, противная сторона, действует неожиданно, та бросает бомбы, мечет пули, клевещет и лжет в газетах, позволяет себе роскошь хоть и преступной, но все же изобретательности... Что же все это значит? Не значит ли, что они свежее нас, чувствительнее, предприимчивее, наконец живее?»

Из этой лавины вопросов возникает самый болезненный: «Но что же ты хочешь, – спрашивал я сам себя. – Погрома, что ль?» Это был бы действительно живой рефлекс, вполне варварский по свежести, из каменного века. В огромной толпе, наполнявшей собор, в двухмиллионном Петербурге, в 160-миллионной России, наверное, подавляющее большинство хотело бы погрома. Считайте, что это глухой отзвук когда-то живых, докультурных рефлексов».

Ведущий аналитик своей эпохи, пожалуй, впервые столкнулся с вопросом, который не могли решить ни ум, ни чувство. А главное – не подготовленная к его разрешению народная воля, ибо только она одна способна сделать – в любом случае (в действии или в бездействии) страшный – выбор. Заключительные фразы статьи как бы скомканы, с почти физическим ощущением чувства досады: «Погасив свечу на панихиде, я почувствовал, что нами ровно ничего не сделано в ответ на страшные события и что вся эта огромная толпа пришла сюда и ушла совсем напрасно. Я почувствовал, что общество, которому остались в виде реакции на жизнь одни молебны и панихиды, не живое общество, а как бы подземный мир, населенный тенями» (Петр Столыпин. Сборник. М., 1997).

Статья Михаила Меньшикова написана в 1911 году. Спустя шесть лет Российская Империя перестала существовать».