Французский политико-исторический бомонд в промежутке между двумя мировыми войнами зачастую преподносится, как некое сообщество не лишённых интеллектуального шарма бездельников, способных лишь к безмятежному созерцанию действительности в районе кафешантана. Это не совсем так. Франция была и даже до сих пор остается серьёзным интеллектуальным центром. Так есть и так было в далёких 20-30 годах XX века.

Пьер Дриё ла Рошель (Pierre Drieu La Rochelle) — ровестник той эпохи, яркий пример французского «фашиствующего интеллекта». С одной стороны — это один из самых знаменитых французских писателей середины ХХ века, признанный классик, с другой стороны — интеллектуал-маргинал, вошедший в литературу в толпе сюрреалистов, но трансформировавший свой радикализм литературный в радикализм политический.

Дриё родился еще в позапрошлом веке, в 1893 году, прихватив с собой в век ХХ всю прелесть и всю гниль века уходящего. Он не сразу стал писателем, сперва он был солдатом. Уже заслуживший три награды на фронтах первой мировой войны, Дриё обобщил свой военный опыт в безупречной по мастерству серии новелл «Комедия Шарлеруа». Война серьёзно повлияла на сознание. Позднее Дриё говорил: «Чего бы я ни касался, всё было или намеком на войну, или излишним балластом». Отвращение к грязному политическому миру, провоцировавшему войны, испытывал не только участник жестокой битвы при Шарлеруа. Воевавший на другой стороне немецкий писатель и легендарный офицер Эрнст Юнгер в знаменитой книге «Война как внутренний опыт» писал: «Современному миру недостаёт культуры войны — морального сознания того, что война может быть делом чести… Вот он, настоящий человек, гениальный солдат, элита центральной Европы. Настоящая раса, умная, сильная и волевая».

В том же 1922 году Дриё ла Рошель издал книгу «Масштаб Франции». Переживая упадок жизненной силы своего государства, он утверждал: «В 1914 г. Франция была подавлена численностью и организацией немецких войск, а в 1918 г. спасена вмешательством многочисленных американских соединений». С первых творческих шагов писателя в его произведениях ощущалось разочарование вчерашнего бойца, не желавшего примириться с потерей Францией первого места в мире. Он упрекал французов в том, что они упиваются своей посредственностью. В 1920-е годы Дриё, наблюдая сходные явления по всей Европе, пришёл к выводу о конце эпохи самостоятельных государств.

С этого времени всю политическую публицистику Дриё пронизывает идея некой единой Европы. Он пишет «Юного европейца», «Женева или Москва», «Европа против отечеств», «Фашистский социализм», «Рядом с Дорио». Писатель заболевает чрезвычайно модными в Европе идеями фашизма. Он, как и многие ему подобные, понимал фашизм, как радикальное обновление изжившего себя демократического буржуазного мира. Его увлекала Италия, но после поездки в Германию в 1934 году Дриё возложил все надежды на национал-социалистическое государство. «В гитлеровской Германии есть какая-то моральная сила», — написал он в книге «Масштаб Германии».

К концу 30-х годов были опубликованы самые известные произведения Дриё, рисующие, хотя и не без лиризма, упадок французской нации и разложение общества: «Болотные огни», «Мужчина, увешанный женщинами», «Мечтательная буржуазия». Пьер Дриё ла Рошель становится признанной литературной звездой. Вместе с Хорхе Луисом Борхесом, Уолдо Фрэнком, Ортегой-и-Гасетом, Жюлем Сюпервьелем и Альфонсо Рейесом Дриё входит в международный редакционный совет основанного Викторией Окампо журнала «Сур» («Юг») — на протяжении многих лет крупнейшего и наиболее авторитетного издания в Латинской Америке.

В конце тридцатых годов Дриё выпустил роман «Жилль». Сюжетная линия повествует о Жилле Гамбье, который на войне был ранен и попал в госпиталь. Жилль ведёт полную любовных приключений жизнь, ради чего бросает свою жену — состоятельную еврейку. Затем он бросает и вторую жену. Разочарование приводит Жилля в группу литераторов-бунтарей, замысливших убить президента республики, они издают журнал, в котором проповедует национальную революцию и великую народную общность. Революции не происходит и Жилль уезжает в Испанию. Финал напоминает последние страницы романа Хемингуэя «По ком звонит колокол», но с противоположным политическим знаком: Жилль Гамбье воюет на стороне франкистов. В бою с республиканцами он погибает.

Роман отчасти воспроизводит жизнь автора. Дриё тоже был ранен под Верденом, а после войны прожигал жизнь в Париже. Был ослепительно красив, всегда одет с иголочки, всегда при деньгах. Дважды был женат на богатых женщинах, обеих оставил, но усердно посещал фешенебельные публичные дома.

Дриё понял, что написав «Жиль», он не стал великим романистом, и тогда появился «Дневник», где изящно сплетались национализм, секс и круто замешанный антисемитизм. «Дневник», безусловно лучшая, или как кто-то выразился «самая литературная» книга Пьера Дриё. Патологическая конструкция психики писателя сделала его дневник несомненно интересным и живописным явлением. «Дневник» выпотрошил его до конца, оставив место только для «Фашистского социализма».

Писателя раздражала общественная атмосфера. Дриё ля Рошель свидетельствовал об этом времени: «в зловонной парижской среде тесно сплетены еврейство, деньги, развращённый свет, опиум, левые. Узкий кружок, полный высокомерия и самодовольства… Непреложным и неоспоримым образом в нем царят предрассудки, из которых образуется самое противоречивое, комичное и гнусное сборище… Все эти тайные братства смыкаются здесь и помогают друг другу с неприкрытым фанатизмом… Оба вида извращений, салонная аристократия, декадентское искусство. И всё окутано политическим франкмасонством. Всякий наркоман знает, что всегда найдет кого-нибудь, кто защитит его от властей».

Всё больше и больше национал-социализм притягивал его. Формула жесткой власти завоевывала сердце писателя. «Я за Сталина, за Гитлера, за Муссолини, за всех тех, «кто сам берется за дело», — пишет Дриё в теоретическом труде «Фашистский социализм» — своей самой скандальной книге. Дриё жаждет очищения.

Фашизм для Дриё — это надежда на разрушение до основания, очищение и обновление: «Гитлер не будет церемониться с Францией. Во-первых, он захочет её полностью оккупировать, чтобы очистить её от евреев, масонов...» (25.05.1940), «...гитлеризм представляется мне прежде всего грубой физической реакцией, при помощи которой человечество подстёгивает себя время от времени... Уставшая душа ищет новых сил в животности» (10.05.1940).

Сразу после оккупации Дриё описал трагедию падения Франции: «С нашей стороны ни одного ответного удара с юга до севера. Дети, воспитанные учителями-масонами, социалистами и коммунистами, с младых ногтей страдают атрофией сопротивления; а вся верхушка — это выпускники лицеев, до глупости рациональной и объевреенной Сорбонны, Эколь Нормаль, Политехнического института, инспектора министерства финансов. Все бегут, что есть мочи». «Вот где обнажился совершенно анахроничный характер нашей культуры. Не имея ни политических, ни социальных, ни моральных ресурсов, мы не в состоянии иметь соответствующее вооружение… Социализм, обретя в Германии гибкие и сильные формы, использовав преимущества капитализма и социал-демократии, торжествует над старой парламентской и плутократической системой… Все, что я любил во Франции, было мёртвым или в состоянии агонии». «А в основе всего лежало пораженчество, которое было тайной страстью всех французских рабочих и мелких буржуа со времён Седана и фашодского кризиса. Французский народ так и не простил себе этих поражений и уже тогда вынес себе приговор».

Дриё ла Рошель в своём дневнике вскрывает гнойные нарывы французской действительности. «Невероятным стало то, что люди, которые создали всю эту посредственность, дремоту, обессмысленность и эту измену — они вдруг захотели извлечь из-под груды обломков силу, способную воевать. Эти люди, которые убили всё добродетельное, что крылось во французском духе и во французском сердце, теперь претендовали на то, что возродят эти добродетели одним махом и сделают людей бойцами, наделёнными силой, ловкостью и жертвенностью… Эти евреи, эти чиновники — рационалисты, журналисты из кафе, эти кулуарные политиканы — все они стали призывать к оружию и к жертвенности. Эти юристы из синагог и масонских лож, крикуны из парламента стали толкать в бой тех, кого они в течение пятидесяти лет тщательно разоружали заботами их учителей, профессоров Сорбонны, их журналистов и романистов. Эти апостолы, воспевавшие слабость и беспомощность, говорившие о мире дрожащими голосами, вдруг ожили и стали энергичными сторонниками войны, искателями приключений в словацком и польском конфликтах… Бедные французы, которым так долго вдалбливали, что имеет значения только та их жизнь, эта шкура без всякой духовной подкладки, только аперитив и рыбная ловля — были вытолкнуты на передовую без самолётов и танков, под защитой недостроенной линии Мажино… А на что могли пожаловаться эти крестьяне и горожане, погибшие под огнём пикирующих самолетов и под гусеницами танков? Люди, которые послали их на бойню, были те самые депутаты, которых они с гордость избирали раз в четыре года… вся эта фальшивая элита, созданная за счет дипломов, браков по расчёту и игры на бирже».

«Все эти дураки гордились тем, что ими правят другие дураки, у которых не намного больше храбрости и упорства… Эти мелкие воришки дважды за последние двадцать лет показали себя серьёзными убийцами, крупными поставщиками пушечного мяса, неукоснительными и неустанными живодёрами. Мелкий буржуа, выходец из народа отправляет на смерть, став министром, не хуже, а то и лучше, чем дворянин и принц», писал Дриё ла Рошель.

Иногда его «непатриотичность» просто ужасала, но Дриё всё же остаётся французом, с горечью констатирующим: «Германия придёт в ужас от своего завоевания и той пустоты, которая откроется перед её глазами. Она раздавила то, что уже было пылью… Германия находится под страшной угрозой со стороны Франции, подобно тому, как грозит солдату встреча с проституткой, больной сифилисом». «Разговариваю с людьми из разгромленной армии, и все они говорят одно и то же: не было настоящих боёв, не было настоящего сопротивления. С первых же ударов немцев начался отход наших войск, повсюду, сверху донизу. Штабы окопались в глубоком тылу, с которым невозможно установить связь, они не отдавали приказов, офицеры бросали своих подчинённых, а те из-за нехватки боеприпасов сразу же отступали. Там, где у нас имелись танки, боеприпасы или противотанковое оружие, это не использовалось в полном масштабе. Пораженчество справа соединилось с пораженческой позицией левых, и они не встали на защиту Франции как законного государства».

К оккупации Франции немцами писатель отнесся нормально, как, кстати, и большая часть его интеллектуальных соплеменников. Франция полностью изношенная и разъедаемая длительным подчинением предрассудкам левых, не смогла создать ни эффективного Сопротивления левых, ни достойного правого фланга. Дриё видел некие перспективы франко-германского союза, как начала новой единой Европы, но будучи трезвомыслящим человеком, он видел и препятствия на этом пути. Причём вновь в нём происходит борьба «левого» и «правого» Дриё. В июне 1940 г. он записал в дневнике: «Не имея диктаторов, Франция и Англия не смогли дать Женеве (имеется ввиду Лига Наций) власть, которая могла бы подчинить Европу. Это было не под силу председателям госсоветов с их эфемерными и малозначительными мандатами. Демократия не могла создать единую Европу, ведь она не могла уже править даже собственными отечествами. Франция нуждается в том, чтобы Германия вырвала её из провинциализма и бросила в великий поток автаркии, располагающей огромными средствами... Немецкий социализм, ослабленный остатками капитализм, вооружён лучше, чем плуто-демократия Рузвельта, чтобы организовать широкую автаркию без миллионов безработных».

Кто-то из критиков называл Дриё «лицом интеллектуального коллаборационизма». Но это односложный подход. Действительно, после поражения Франции писатель без колебаний встал на сторону немцев. С середины 1941 г. он осуществлял официальный надзор за литературой в Виши и в течение двух лет редактировал ведущий коллаборационистский журнал «NRF» — «Новое французское обозрение», активно участвуя в работе Европейского клуба писателей. В то же время он был членом Французской народной партии Жака Дорио, которого считал самым авторитетным политиком Франции.

Но сам режим Виши быстро разочаровал писателя. Он и ранее представлялся ему «самодержавием без самодержца, без мужского начала». Интересно, что немецкий куратор Франции Гельмут Кнохен вызывал у главы гестапо Германа Мюллера недовольство в связи с его преклонением перед французской культурой и «западнофильстве». Мюллер утверждал, что Кнохен проявляет опасную мягкость к людям Запада, что он развращён и покорён их формой мышления и обычаями. Так вот, точно такие замечания о чрезмерном либерализме Дриё ла Рошель делал и оккупационным властям. В согласии с полицейским министром Виши Жозефом Дарнаном, писатель причислял самого Лаваля к лицам, тайно сообщавшимся с франкмасонами.

Дриё оставался вполне независимым в мышлениях и действиях. Известно, что благодаря энергичному вмешательству Дриё, был выпущен на свободу Ж. Полан, арестованный гестапо в мае 1941 г. по подозрению в организации Сопротивления. Существуют предположения, что одно из условий, на которых Дриё согласился стать главным редактором «NRF», заключалось в гарантированной немецкими властями неприкосновенности его друзьям Л. Арагону, А. Мальро и П. Элюара, известных, как «прокоммунистические элементы». Кстати, Мальро, имевший тесные связи с подпольем и зная, как коммунисты и маки ненавидят Дриё, продолжал поддерживать с ним отношения и даже просил его быть крестным отцом одного из своих сыновей, а после освобождения Франции даже пытался спасти от расправы за коллаборационизм.

Известно, что ла Рошель помогал даже философствующему эссеисту Сартру, который, маскируя еврейское происхождение, искал покровительства влиятельных и просто независимых лиц, вроде Дриё, на которых после падения правительства Виши писал доносы и пасквили. Ход событий укрепил сомнения Дриё и в немецкой политике. Он упрекал оккупационные власти в нерешительности и неумении действовать: «За немцев страшно, видно, как из месяца в месяц их задачи расширяются и усложняются… Они всё больше заняты на Востоке и ничего не решают на Западе. Они не приближаются к решению французского вопроса».

Позже Дриё ла Рошель называл политику немцев «никудышной», находя этому более глубокое объяснение. Он критиковал национал-социализм за нежелание обратиться к внутренним источникам обновления, имея в виду уничтоженное в 1934 году левое крыло партии. По его мнению, Гитлер погубил себя, убив Грегора Штрассера и Эрнста Рема вместо того, чтобы избавиться от Папена, генералов и опекаемой Герингом старой промышленной верхушки. В январе 1944 г. Дриё писал: «Немцы пожинают то, что посеяли в 1940 и 1941 годах: отсутствие революционного духа. Оправдать вторжение и оккупацию они могли только лишь революцией. Ведь дело было не в том, чтобы захватить Эльзас, а в том, чтобы уничтожить таможенные границы и объединить Европу против России… Какую великолепную социалистическую и расистскую революцию в Европе провалил Гитлер!».

В то же время весьма любопытно отношение Дриё к Советскому Союзу. Оно также было дуалистичным. «Чего можно ждать от Москвы?.. Теперь я не вижу там ничего, кроме обломков Запада и немощи русского народа. В Москве, как и в Вашингтоне, бросается в глаза слабость западного рационализма...», — писал он в конце 30-х. Но отношение меняется: «Фашизм Рима или Берлина, Варшавы или Анкары кажется мне скорее следствием тенденции, идущей из Москвы, чем противодействием ей».

Любопытно, что поражение немцев в России заставляет признать «наилучшими фашистами», самыми варварскими и истерически молодыми именно русских: «Немцы выглядят стариками по сравнению с русскими подобно тому, как стары мы в сравнении с немцами... Русские же не коммунисты. Но тогда они — фашисты». Это написано 22 апреля 1942 года. Основную опасность от поражения немцев он видел в неизбежном распространении американской гегемонии на Европу: «Следует уповать на победу русских, но не американцев… Это раса, это народ, тогда как американцы — собрание метисов». Но стержнем его мировоззрения осталась ненависть к «безвольной, развращённой буржуазии».

Дриё политик материалистически тянется к Чистоте, подразумевая очищение Европы от грязи и трухи. Он тянется к абсолютной красоте. Весной 1944 года писатель, составляя каталог попавшихся ему в постель или на глаза женщин, чрезвычайно тщательно взвешивает их красивые и уродливые части, постепенно он начал испытывать отвращение к живой плоти, трансформируя сексуальное в эстетическое. Дриё, призывая проведение тотальной «санации старого», относит к последнему и себя. Не об этом ли говорит его «Сокровенная исповедь» (Тайный отчёт), как приложение к дневнику. Заранее спланированная и обоснованная собственная смерть обладает страшной красотой. Дриё рассказывает о том, как с отроческих лет он боролся с демоном: всю жизнь бежал от самого себя или — что в данном случае одно и то же — от соблазна покончить с собой. Было несколько неудачных попыток. Ещё в 1942 году, как только наметилось поражение Паулюса под Сталинградом, он мечтал о героической смерти, о героическом финале: «Я хотел избежать глупой смерти во время бунта консьержек…»

За полгода до самоубийства Дриё ла Рошель подвел итоги своему полному драматизма политическому пути: «Я был прав в 1934 г., когда написал в «NRF», что национал-социализм является раздражённой реакцией Германии, которая чувствует себя постаревшей, умалившейся перед лицом поднимающегося славянского гения… Сегодня монархия, аристократия, религия обретаются в Москве и нигде более».

Как написал о Дриё один из критиков, «...биография (или «патография») Пьера ла Рошеля Дриё — в некотором роде образцовый случай, ибо здесь нас интересует не столько социальный или политический генезис фашизма, сколько его психологический резон и эстетический искус. Чтобы сделаться идеологом «движения», надо быть психопатом. Чтобы стать его трубадуром, надо быть эстетом...»

Дриё не увидел крушения столицы Третьего Рейха. Американские «освободители» и агенты де Голля без труда вычислили «изменника Дриё». Началась травля в прессе, первые допросы. Узнав, что французская власть выдала ордер на его арест, Дриё принял гарденал и оставил включённым газ. Хозяйка квартиры на улице Св. Фердинанда нашла записку, оставленную жильцом: «Габриэль, на сей раз меня не будите». Её жилец сидел на кухне, опёршись локтями на край умывальника, уронив голову — разбудить его уже никто не мог. Всё произошло 15 марта 1945 года. Дриё не достался победителям...