Когда 23 апреля умер Борис Ельцин, все российские телекомпании выжидали почти три часа, прежде чем сообщить об этом. Они боялись высказываться прежде, чем скажет свое слово Кремль. Спустя три дня в послании к Федеральному собранию Владимир Путин объявил об одностороннем, российском "моратории" на выполнение договора 1990 года, регулирующего численность и дислокацию обычных вооруженных сил в Европе. А несколькими днями раньше около 4 тысяч полицейских набросились на несколько сотен участников демонстрации протеста в Москве с яростью, которая шокировала даже некоторых правительственных деятелей и парламентариев.
Даже по меркам путинской России эти эпизоды выделяются как резко выраженные проявления авторитарной наглости и неуважения к общественному мнению как внутри страны, так и за ее пределами. Госсекретарь Кондолиза Райс, в данный момент приехавшая в Москву для проведения консультаций, сможет, вероятно, своими глазами увидеть причину, провоцирующую рост напряженности во взаимоотношениях между нашими государствами и ужесточение сурового политического климата внутри России, – это истерическая нервозность, уже возникшая в Кремле в предвкушении будущего года, когда на место нынешнего президента придет кто-то другой.
Несмотря на массированную официальную пропаганду, ежедневно заверяющую, что после президентских выборов в марте 2008 года перемены будут иметь чинный и упорядоченный характер, вопрос о переходе власти к преемнику далеко не является решенным. Эрозия или открытое искоренение того, что можно было бы назвать демократическими амортизаторами потрясений, – институтов, которые обеспечивают легитимность процесса и результата перехода (избираемых местных властей, независимого парламента и СМИ, а также настоящей, а не подставной оппозиции) – создает зыбкую, рискованную ситуацию. У прославленной "вертикали власти", как именуется новая система контроля Кремля над политической жизнью и ключевыми секторами экономики, неглубокий фундамент. Лестница, ведущая вниз, прогнила и, возможно, не выдержит большой тяжести.
К этим помехам передаче власти, характерным для любого авторитарного режима, в современной России добавляются два серьезных препятствия. Первое – это традиция российско-советской политической культуры, которую так рьяно пытались преодолеть Михаил Горбачев и Борис Ельцин, – традиция, которая у Путина (оплакавшего распад Советского Союза как "крупнейшую геополитическую катастрофу XX века") вызывает, по-видимому, восхищение и желание ей подражать. Передача власти происходила не очень-то гладко даже при царизме: очень многие из законных претендентов на трон (или даже те, кто уже по праву на нем восседал) были задушены, утоплены, зарезаны или насильно пострижены в монахи. В советскую эпоху ни один предполагаемый "престолонаследник" так и не пришел к власти. Ленин никогда не желал, чтобы его преемником сделался Сталин; Сталин не одобрил бы кандидатуры Хрущева; Хрущев, смещенный в результате переворота, не "благословил на царство" Брежнева, как и Брежнев – Андропова, Андропов – Черненко, а Черненко – Горбачева.
Другим препятствием к гладкому переходу власти является то, что на кон поставлено много – колоссально много. Хотя патримониальная модель государства, при которой политическая власть предполагает владение львиной долей национальных богатств или контроль над ней, существовала здесь веками, приз для победителя никогда еще не был столь огромен: ежедневно более 19 тысяч баррелей нефти текут по нефтепроводам на экспорт за рубеж, что приносит 500 млрд долларов в год.
Неважно, сколько обещаний поделиться богатством раздается теми, кто метит в президенты, и их приближенными с алчно горящими глазами, на деле вертикаль власти – это маловместительное порождение политической архитектуры. В российской политической структуре и ежедневно расширяющемся секторе экономики, контролируемом государством, просто слишком мало должностей, которые приносят максимальную ренту – на всех нынешних претендентов не хватит. Слишком мало постов председателей думских комитетов (где, по слухам, стандартной таксой на внесение законопроекта является миллион долларов) и региональных губернаторов, руководящих должностей в таких сверхприбыльных ведомствах, как налоговая полиция и таможенная служба, кресел председателей советов директоров и просто директоров в нефтегазовой, оборонной, автомобильной и авиационной промышленности.
В созданном Путиным режиме, где правит принцип "победитель получает все", решение нынешнего президента передать власть (а он, вероятно, такое решение принял) вряд ли предвещает период определенности и спокойствия. Говоря словами одного из самых проницательных российских политических обозревателей Марка Урнова, "тем, кому не удалось стать наследниками, будет нечего терять. Ставки сделаны, остается только драться".
В путинской России нет кандидатов, у которых мало шансов на победу, – все кандидаты заранее обречены на поражение. Поэтому с назначением преемника нужно тянуть как можно дольше – иначе обойденные сплотятся в коалицию или, возможно, даже обратятся за поддержкой к продемократической оппозиции. Подобный альянс стал бы для Кремля истинным кошмаром: обладающее большим потенциалом роста народное движение за свободные, справедливые, не управляемые сверху выборы, – нечто типа украинской "оранжевой революции" 2004-2005 годов. Партии в игре за право стать наследником могут затянуться до конца осени этого года, и вы можете удачно вложить деньги, поставив несколько рублей (а рубль, кстати, уверенно растет по отношению к доллару) на то, что ни один из двух нынешних лидеров гонки – вице-премьеров Дмитрия Медведева и Сергея Иванова – в итоге не будет одобрен свыше.
Однако необходимость оставлять за собой право на выбор преемника, держа элиту в напряжении и сбивая ее с толку, – это лишь одна из причин нервозности Кремля. Есть и другая: скопище потенциальных экономических и социальных кризисов, истоки которых – в извращенных, замороженных или окончательно прекращенных структурных реформах, призванных возместить урон от зависимости от сырьевого экспорта, пренебрежения "человеческими ресурсами" и катастрофического состояния изношенной промышленной инфраструктуры. Закамуфлированные нефтяными прибылями и замалчиваемые ренационализированными или запуганными СМИ, эти политические бомбы с часовым механизмом тикают все громче и громче.
Несмотря на регулярные, почти ритуальные призывы властей к переходу от экспорта сырья к наукоемкой, высокотехнологической современной экономике, эта цель извращается в результате идеологически мотивированного поворота к более жесткому контролю государства над экономикой и страха перед частной инициативой и обогащением частных лиц. Поэтому растущая экономика России (и вместе с ней "стабильность", на которой держится популярность Путина) остается чрезвычайно уязвимой к перепадам цен на нефть. Сегодня как минимум треть государственного бюджета России составляет прибыль от торговли нефтью. В исследовании Всемирного Банка содержится вывод, что рост ВВП на пять или более процентов "имел место в России только в периоды, когда цены на нефть росли". Очень многие независимые российские эксперты считают, что резкое падение цены барреля до 40 долларов (что уж говорить о более низких отметках!) повлечет за собой немедленные и глубоко негативные последствия для экономики и уровня жизни населения.
Если не считать столь необходимого повышения зарплаты учителям и врачам, "национальные проекты" в области здравоохранения и образования, начатые властями с большим фурором в 2005 году, почти ничего не изменили в государственных, обнищавших, жестких и отсталых системах здравоохранения и образования, унаследованных от Советского Союза. Несмотря на взлет цен на нефть, в 2005 году (данные о последующих годах недоступны) Россия потратила на здравоохранение меньшую пропорциональную долю ВВП, чем в первый год робкого постсоветского возрождения экономики – в 1997-м. По данным общенационального опроса, проведенного в августе 2006 года, 70% респондентов утверждали, что они и их семья не могут рассчитывать на "хорошее" медицинское обслуживание.
Баснословные прибыли от углеводородов никак не сказались на росте средней продолжительности жизни: в России она составляет 65 лет, что по-прежнему ниже, чем в Китае или Индии. Россия также держит мировой рекорд по числу аварий на промышленных объектах, а также авиакатастроф и ДТП. Растет преступность: за последние шесть лет количество убийств увеличилось на 10%, а правонарушений, связанных с наркотиками, – на 73%.
Поскольку доля работающего населения, особенно мужчин, резко сокращается, соотношение между работающими и пенсионерами, по оценке ведущих российских экономистов, "в самом ближайшем будущем" составит 1:1. Однако уже сегодня средняя пенсия составляет 25% средней заработной платы по стране – это самое низкая пропорция в Европе. Среднестатистический пенсионер получает 3000 рублей (115 долларов), тогда как минимальные расходы на питание ("чтобы только не умереть с голоду", как сказано в одной российской газете) составляют 1500 рублей. В правительстве уже заговорили о том, что единственный выход – увеличить пенсионный возраст. Около 17 млн человек, планирующие уйти на пенсию в ближайшие 10 лет, наверняка будут разгневаны этим решением и станут протестовать, возможно, даже насильственными методами.
Однако те немногочисленные россияне (и их число сокращается), которые хотят работать и тем самым чего-то добиться, ежедневно разочаровываются и сталкиваются с помехами из-за коррупции. Как по размаху, так и по суммам задействованных средств взяточничество и махинации сегодня таковы, что нечестные доходы 1990-х кажутся невинными детскими забавами. В рейтинге организации Transparency International Россия занимает 121-е место среди 163 стран, позади Албании, Казахстана и Замбии и наравне с Бенином, Гамбией, Гондурасом и Руандой. Растущая независимость судов – одно из самых многообещающих достижений 1990-х – была подрублена фарсами процессов над ЮКОСом и Ходорковским, а также над шпионами. Не только предприниматели, ныне воспринимаемые как легкая добыча для выбивания денег, но даже простые россияне имеют все меньше возможностей найти в суде управу на алчных и некомпетентных бюрократов всех уровней.
Российское государство не в силах обеспечить широкую и эффективную защиту и в самом прямом смысле. Тогда как в Чечне ныне "обеспечивают мир" бывшие боевики-исламисты, перешедшие на другую сторону, многонациональный Северный Кавказ, особенно крупнейшая в нем "автономная республика" Дагестан, практически неуправляем. Обычные вооруженные силы совершенно не способны справиться с новыми угрозами. Неэффективный пережиток царизма и советского времени, российская армия для сегодняшних призывников становится чем-то средним между тюрьмой и застенком.
Каждая семья делает все что может, чтобы не отдать своих мальчиков в армию, и потому в армию все чаще попадают худшие из худших: практически неграмотные, судимые, состоящие на учете в наркодиспансере. У страны более чем достаточно денег для перехода к современным, компактным, мобильным, хорошо оснащенным, хорошо обученным и заинтересованным в выполнении своего долга вооруженным силам. За этот переход высказываются миллионы россиян. Президент Путин лично обещал в начале своего первого срока такую реформу, но идея была отложена.
Любой из этих назревающих кризисов может стремительно перехлестнуть через край. Есть и более тревожная перспектива – что несколько взаимосвязанных кризисов разгорятся одновременно. В сочетании с падением цен на нефть все это может повлечь за собой политический аналог "идеального шторма". Однако вследствие целенаправленного ослабления посреднических институтов демократии центр политической тяжести в путинской России сместился на самый верх, что возлагает на Кремль ответственность за все, что в стране идет не так.
Все, что будут делать российские власти в течение ближайших 12 месяцев, будет подспудно мотивироваться этим чувством уязвимости и направляться на борьбу с тем, чтобы борьба за власть между претендентами не усугублялась и тем паче не выходила из-под контроля в условиях, когда коррумпированное государство одержимо стремится к контролю над экономикой, чтобы захватить еще большую долю нефтяных прибылей страны.
Леон Арон
хорошо
