Время, время! Что делаешь ты с человеком: годы идут, ум ветшает, тело изнашивается, вещи истлевают, рукописи горят… Когда долгота судебного процесса измеряется годами, то ты, время, неумолимо подтачиваешь его устои: свидетели отправляются в мир иной, потерпевшие переходят в разряд обвиняемых, доказательная база разрушается, и, наконец, человеческое терпение лопается. От громкого уголовного дела остается только звучный пшик – в газетах, на телевидении, в Интернете…

     В суд по делу о покушении на Чубайса обвинение доставило очередную свою свидетельницу. Бабушка передвигалась с трудом, каждое слово стоило ей заметных усилий. Звали старушку Рогатнева Мария Филипповна, привезли ее из Петушков Владимирской области.

      Прокурор  приступил к допросу, который в данном случае уместнее назвать бережным расспросом: «Мария Филипповна, в связи с чем Вы знаете Квачкова?».

      Бабуля  тревожно вслушивалась в слова, силилась понять смысл каждого: «Я работала там, в охране. Где-то на набережной, я уже и забыла где. У меня инсульт был. Мы охраняли машины. У нас книжка была. Я не помню – какой дом».

      Прокурор  осторожно, аккуратненько, как бы придерживая под локоток, подвел свидетельницу к сути дела: «А Квачков какое отношение имел к этому дому?».

      Свидетельница порылась в обветшавшей памяти: «Он в этом доме жил. Он утром как уехал, и все – больше не ночевал. Больше я ничего не помню».

      Прокурор  попытался оживить угасающее сознание пенсионерки: «Какую ночь Вы имеете в виду?».

      Но  старушка не оправдала надежд: «Семнадцатого  марта он выехал, и больше его  не было».

      Подсудимый  Квачков действительно «выехал» 17 марта, был арестован и на три года с того дня переселился в «Матросскую тишину». Но не о том, не о том спрашивал, и не того ответа ждал от свидетельницы прокурор!

      Обвинитель ощупью, боясь спугнуть зыбкие воспоминания старушки, покрался по лабиринтам ее памяти: «А что за машина была у Квачкова?».

      Бабуля  в ответ: «Я в этом не разбираюсь. Зелененькая такая».

      Прокурор  с издыхающей надеждой: «Номер не помните?».

      Та  рукой в сердцах машет: «А! Какое  там! Ведь инсульт у меня, инфаркт».

      Прокурор, чтоб дух перевести: «А гаражи возле дома были, частные гаражи?».

      Старушка  неожиданно выпаливает: «Не было гаражей!».

      Прокурор почти что в ступор впал: как гаражей не было!?, если про гараж у дома Квачкова на суде говорено-переговорено, а, главное, присяжные о нём уже знают, и ласково, как с дитём: «Вы о каком доме говорите?».

      Бабушка бормочет: «Большой, восемь этажей, над речкой стоит».

      Прокурор терпеливо, как врач-психиатр с пациентом: «А сзади дома были гаражи?».

      Но и свидетельница упряма: «Не было!».

      На  том медицинские навыки прокурора  истощились, в роль психиатра попробовал вжиться Сысоев, адвокат Чубайса: «А инсульт и инфаркт когда случились с Вами?».

      Почувствовав в Сысоеве надежду на исцеление, бабушка живо отвечает: «В 2006-м году».

      Но  Сысоев эгоистично уклоняется от медуслуг и напрямки торопко выводит свидетельницу на судебное поприще: «Квачков всегда на стоянке автомашину ставил? Да?».

      Не  ощутив в Сысоеве медбрата, бабуля обиженно бубнит: «Да. Всяк – на свое место».

      Сысоев  тяжело вздыхает и отступает. Адвокат  Першин: «Когда Квачков уехал из дома последний раз, Вы в книжке отмечали?».

      Пожилая женщина зачарованно рассматривает адвоката и эхом вторит ему: «Отмечали».

      Першин: «А в какое время он выехал?».

      Бабуля бодро: «Полвосьмого!».

      Першин  недоверчиво улыбается.

      Прокурор нащупывает вопрос, на который больная, как ему кажется, может дать вразумительный ответ: «Квачков каждый день ставил машину на стоянку или, бывало, что и не ставил?».

      Напрасные надежды. Старушка отрешенно повторяет за прокурором: «Бывало, что и не ставил».

      Прокурор, все еще не понимая, что свидетельница попросту копирует последние слова вопроса, всерьез продолжает допрос: «А вечером, когда Квачков возвращался, он ставил машину на стоянку всегда?».

      Старушке, похоже, нравится играть в слова. «Всегда!», - эхом откликается она.

      Сторона обвинения поняла наконец тщетность своих усилий, и прокурор, попросив вывести присяжных из зала, испросил у судьи разрешения огласить показания Марии Филипповны на следствии. Присяжных вернули в зал. Прокурор стал читать, что говорила старушка прежде, пять лет назад: «Работаю контролером ВОХР. У каждого автовладельца имеется электронный ключ,  машины мы не регистрируем. При мне Квачков не выезжал и не заезжал. Когда он выехал и вернулся, я не знаю. Я ни разу не видела, чтобы с ним кто-то приезжал или заходил в гости».

      Прокурор  пристально вгляделся в топчущуюся за трибуной бабушку: «Все ли здесь написано правильно?».

      «Правильно, - охотно аукнулась старушка. - Я много позабыла».

      Ее  отпустили с миром, при этом сторона  обвинения чувствовала гораздо  большее облегчение, чем сторона  защиты. После инсульта в памяти женщины могли стереться не только гараж возле дома, но и сам дом, и машина «зелененькая», как, впрочем, и вся сознательная жизнь свидетельницы.

      Смена декораций в зале суда. Приставы ввозят две тяжелые тележки с картонными коробками. Прокурор снова демонстрирует вещественные доказательства. Судя по объему тележек – доказательства весомые.

      Прокурор шуршит пакетом, извлекает из него носовой платок, аккуратно расправляет его и представляет: «Платок белый с синей каймой».

      Тот самый платок, который накануне защитники подсудимых пытались вывести из дела как недопустимое доказательство, потому что нашедшие его в левой водительской дверце автомашины Квачкова семь человек: следователь, двое понятых и четыре эксперта записали в протоколе ясно, чётко, однозначно: «платок клетчатый», но когда спецы в экспертном центре вынули его из пакета, представленного следователем, платок оказался «белый с синей каймой». Ну никак не могут опытнейшие криминалисты принять клетку за белое да ещё с каймой! Понятно, что это два совершенно разных платка. Но прокурор не согласился с защитой и отстоял белый носовой платок с синей каймой как вещественное клетчатое доказательство, уверив судью, что следователь и эксперт просто-напросто одно и тоже описали по-разному.

      Адвокат Першин попытался указать суду на это: «Обращаю внимание присяжных заседателей, что данный платок белого цвета, клеток на нем не видно, платок имеет окаемку».

      Понятно, что прокурор сторожил нечто подобное и выпалил со скоростью домашней заготовки: «Обращаю внимание присяжных заседателей, что у платочка есть клеточки, их просто не видно».

      Но  если на платке есть клетки, которых  не видно, и суд в них верит, то как не поверить в то, что не увидеть, не унюхать вообще невозможно. Платочек-то оказался не простой - взрывоопасный. Судебная экспертиза, которую зачитал прокурор, уверивший присяжных, что никакого подлога не было, и клеточки на платке сами по себе рассосались, высказалась так: «Обнаружены следы гексогена в количестве 10 в минус 9, 10 в минус 10 степени», - что в тысячу раз меньше миллиардной доли, или, как говорят математики, это то, чего нет. Кто надушил бело-синенький скромный платочек гексогеном, и зачем надушил, если гексоген не входил в состав взрывчатого вещества на Митькинском шоссе, остаётся только гадать и ждать дальнейшего развития событий на суде.

      Обвинитель огласил следующий в списке вещдок: «Записка, изъятая на квартире Квачкова Александра, касающаяся РАО «ЕЭС России». Записка, по версии следствия, доказывающая, что за Чубайсом возле РАО «ЕЭС» велось пристальное наблюдение.

      Поднимается Шугаев, адвокат Чубайса: «Обращаю внимание присяжных заседателей, что среди этих записей имеется запись номера автомашины Чубайса».

      Адвокат Квачкова Першин тут же уточнил: «Обращаю внимание присяжных заседателей, что на этом листочке есть номер, который отчасти совпадает с номером автомашины Чубайса».

      Подсудимый  Миронов добавил: «Обращаю внимание присяжных заседателей, что в данном списке подробно указаны номера, цвета и марки машин, которые не имеют никакого отношения к РАО «ЕЭС». Однако ни марки, ни цвета…»

      Миронова  резко и грозно обрывает судья: «Я Вас останавливаю, Миронов! Вы высказываете свое суждение, чем нарушаете закон».

      Миронов соглашается не высказывать больше никаких суждений и продолжает: «Тогда обращаю внимание присяжных заседателей, что в списке не содержится ни марки, ни модели, ни цвета автомашины, на которой передвигался Чубайс. И сам номер – лишь часть номера автомашины, на которой передвигался Чубайс».

      Судья тучнеет на глазах: «Я Вас вновь предупреждаю, Миронов! Вы можете обращать внимание на то, что листочек записки чистенький или старенький, паста на нем синяя или черная, и не более того».

      На  прокурора требование судьи отличать лишь чистенькое от грязненького, белое от чёрного, видимо, не распространяется, так как он тут же встает и заявляет: «Прошу обратить внимание присяжных заседателей, что это все-таки номер автомашины Чубайса – просто без указания региона».

      Судья укоризненно смотрит на обвинителя, кротко журит его: «Господин прокурор, об этом Вы будете говорить в прениях».

      Далее вещдоки сыпятся как из рога изобилия. Прокурор предъявляет пакетики с образцами грунта с колес автомашины Квачкова: «Вот образец с левого заднего колеса, вот – с левого переднего, а это – с правого заднего, это – с ковриков салона автомашины, а здесь – с обочины Минского шоссе, а это – с места происшествия…».

      Присяжные недоуменно рассматривают давно высохшую грязь, подозревая в груде пакетиков раскрытую следствием тайну. Увы. Грязь она и есть грязь. Никакой тайны. Прокурор зачитывает судебно-криминалистическую экспертизу, установившую, что «почвенные наслоения с колес и с ковриков из автомашины СААБ не происходят ни с места стоянки на Минском шоссе, ни с места взрыва».

      Прокурор не унывает, смело движется вперёд, как ни в чём не бывало достаёт очередной вещдок – кассовый чек автозаправочной станции, изъятый из автомашины Квачкова: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас соотнести схему места происшествия со схемой, изображенной на данном чеке».

      Пока  чек ходит по рукам присяжных, и присяжные напрягают воображение, чтобы представить место происшествия, которого ни один из них отродясь не видел, прокурор успевает огласить почерковедческую экспертизу: «Буквы на чеке не принадлежат гражданам Квачкову, Яшину, Найденову».

      Прокурор  и этим обломом не смущен, он потрошит уже следующий пакет, из которого извлекает два предмета, разглядывает их внимательно и раздумчиво заключает: «Это, я так понимаю, кепка с волосами. А это шапка, обычная шапка».

      Однако  потрогать, в руках подержать шапку с кепкой присяжным не предлагают, тогда подсудимый Миронов просит: «Можно шапочку… примерить?».

      Судья возражает: «Мерить нельзя, у нас  не примерочная!».

     Но  шапку взять дозволила. Миронов внимательно ее изучает и с азартом первооткрывателя сообщает: «Можно обратить внимание присяжных, Ваша честь: здесь имеется дырка на шапке, что экспертизой не отмечено. Скорее всего, шапку съела моль в прокуратуре».

     Судья прокуратуру в обиду и здесь не даёт: «Может ее износили до дыр».

     Износили  так износили. С судьей не поспоришь. Хотя версию о моли, расплодившейся в Генеральной прокуратуре, разделило большинство присутствующих.

     Прокурор  подступает к самой увесистой  массе вещдоков. Выгружает на стол пачку книг в фабричной упаковке и извещает присяжных: «Упаковка литературы: Борис Миронов. «Приговор убивающим Россию». Изъята из автомашины СААБ. 24 штуки».

     В зале шорох. Ещё не ведая о том, что скажет сейчас прокурор присяжным, в зале понимают, что вот оно вещественное доказательство того, почему на скамье подсудимых Иван Миронов. Мстят за отца, за его книги, обличающие власть.

     Прокурор раздает книги присяжным заседателям, как учитель раздаёт новенькие учебники ученикам. Каждый присяжный получает по экземпляру, все углубляются в чтение. Кто-то рассматривает картину с Дмитрием Донским на обложке, кто-то - портрет автора на обороте.

     Пока  народные судьи читают и рассматривают, прокурор предупреждает их об угрозе, таящейся под обложкой: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу обратить внимание на место издания данной литературы – город Каунас».

     «Каунас» звучит сурово и обличительно, словно там ЦРУ или, по меньшей мере, Пентагон.

     Судья встревожилась за политическую благонадежность присяжных, просит быстрее вернуть вещдоки: «Закончили смотреть, возвращайте. Все возвратили? Что, еще не дочитали?».

     Много чего интересного предъявлял в этот день государственный обвинитель –  образцы слюней на ватных тампонах, срезы ногтей в крохотных пакетиках, маленькую, белую нить, снятую с дерева на месте происшествия, смывы с рукоятки коробки передач автомашины СААБ, баллистическую экспертизу осветительного и сигнального патронов… И снова, не имея никакого отношения к подсудимым, вещдоки эти ничего не подтверждали и ничего не доказывали. Но они значились в деле как ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. Воистину, если что и изгрызает моль в Генеральной прокуратуре, так это мозги следователей!

     Вершиной доказательной базы обвинения стала «кепка с волосами», - так, стремясь к фактологической точности, охарактеризовал ее прокурор.

     На  кепке, найденной в машине Квачкова, действительно обнаружены волосы и еще пот. Волосы, как установили эксперты, не могли «происходить» ни с головы Яшина, ни с головы Квачкова, но чем-то они до боли напоминали экспертам волосы Найденова, поэтому «могли происходить» от него. А вот потеть в кепке, я цитирую прокурора, могло «не менее трех человек», так как на ней обнаружились биологические следы, отчасти схожие с биологическими следами подсудимых Квачкова, Яшина и Найденова, судя по образцам их крови. Нет, это не генетическая экспертиза, которая определяет причастность к потоотделению на 99,999 процентов. Это биологическая экспертиза, ее вероятность гораздо ниже, примерно четверть человечества можно обличить в отпотевании, да стоит ли с генетикой связываться, ведь речь идет лишь о причастности к кепке, найденной в машине, а не к покушению на Чубайса.

     Присяжные ушли, так и не увидев, не услышав, не узнав в этот день ничего существенного, весомого и зримого, что бы хоть как-то связывало подсудимых с происшествием на Митькинском шоссе. Разочарованной смотрелась и сторона обвинения. Повысить настроение, сделать себе маленький подарок, решился Шугаев, адвокат Чубайса, выступив с заявлением: «Уважаемый суд! Сегодня в присутствии присяжных заседателей подсудимый Миронов допустил высказывание, недопустимое в присутствии присяжных заседателей. Кроме того, его защитник Чепурная сделала мне замечание с целью сформировать обо мне негативное впечатление у присяжных. Прошу занести это заявление в протокол!».

     Судья скептически оглядела Шугаева: «Не давайте повода, господин Шугаев. Вам не менее хорошо известно, что сидеть, развалившись на стуле, нехорошо».

     Ни мало не смутившись, Шугаев горделиво вздёрнул голову: «У меня комплекция такая, Ваша честь. Меня даже в Интернете назвали боевым слоном! А вообще-то, - горько пожаловался он, - меня там ужасно оскорбляют, так описывают!». Шугаев страдальчески прикрыл глаза.

     Судья философски улыбнулась: «Не одного Вас там описывают. И откуда только такой огромный словарный запас у людей берется».

      На  том завершился и литературный диспут, и судебное заседание в целом…

     Президент Д. А. Медведев на днях снова заявил, что уголовные дела в России слишком долго рассматриваются в судах. И вправду, процесс по делу о покушении на Чубайса длится уже пять лет. Годы идут, люди теряют память, моль изгрызает шапки, носовые платки утрачивают клетчатость, слюни высыхают, записки выцветают, грязь с обочин превращается в пыль. А прокуроры и судьи, сменяя друг друга, все толкут и толкут эту воду в ступе, надеясь, сами не знают, на что. 

      Стал  удобным проезд до суда: от новой станции  метро «Мякинино» 10 минут пешком до Московского  областного суда. Паспорт  обязателен, зал 308. 

Любовь  Краснокутская.

(Информагентство  СЛАВИА)