ГОЗМАН  СБОЛТНУЛ ИЛИ ПРАВДУ СКАЗАЛ?

Хроника суда по делу о покушении  на Чубайса

          Социологическое исследование института  присяжных в России, проведенное под руководством заслуженного юриста адвоката Генри Резника, показало, что присяжные заседатели оправдывают подсудимых в среднем в десяти процентах случаев. У профессиональных судей оправдательных приговоров значительно меньше – всего один процент. Дело вовсе не в том, что судьи-профессионалы жестоки, а народные судьи добры. У профессиональных служителей бабушки Фемиды в силу специфичности их трудовой деятельности мир состоит из огромного количества преступников, с которыми они общаются всю жизнь, и горстки порядочных граждан, с которыми лишь изредка сводит судьба. Поэтому в представлении профессионалов подавляющее большинство людей - преступники. На жизненном пути судей народных, именуемых на юридическом языке присяжными заседателями, преступники попадаются крайне редко, присяжных, как и всех нас, в большинстве окружают благонамеренные граждане. Вот почему в представлении присяжных заседателей мир состоит в основном из добропорядочных людей. Жизненные представления о мире диктуют судье-профессионалу не особенно вникать в доказанность преступления, ведь каждый человек, оказавшийся на скамье подсудимых, по его убеждению, обязательно виноват. У присяжного заседателя иная внутренняя установка, совестливого, порядочного человека – ему необходимо разобраться в причастности обвиняемого к данному преступлению, ведь по его убеждениям далеко не каждый человек способен на убийство или грабеж.

     Недоказанность  преступления следствием – вот главный  мотив оправдательных приговоров присяжными заседателями в России. Обратите внимание: оправдательных вердиктов у присяжных заседателей не девяносто, не пятьдесят, а всего лишь десять процентов, но и этот совсем небольшой процент весьма беспокоит власть имущих, потому что масса заказных дел, подпадающих под юрисдикцию присяжных заседателей, оказываются под угрозой срыва из-за устремления простых людей, назначенных народными судьями, к справедливости, из-за их сохраненной человечности ставить себя на место незаслуженно обвиненного, наконец, из-за трудности запугать присяжных заседателей или подкупить.

      Похоже, однако, что в деле о покушении на Чубайса заказчики процесса успешно решают и эти проблемы. Но начнем по порядку.

      Защита  просит судью вызвать в суд пятнадцать свидетелей, которые были допрошены на следствии, но почему-то обвинение ими пренебрегло. Выслушав длинный перечень фамилий, среди которых заместитель председателя Правления РАО «ЕЭС России», начальник Службы безопасности Чубайса Платонов; милиционеры, обследовавшие место происшествия по горячим следам; водители-очевидцы взрыва, двигавшиеся в потоке машин по Митькинскому шоссе.., судья Пантелеева испросила мнения прокурора и адвокатов Чубайса.

     Прокурор, как всегда, блеснул тщательно отточенной логикой. Он потребовал отказать в допросе десяти из пятнадцати свидетелей защиты: «Ряд свидетелей не имеет никакого отношения к фактическим обстоятельствам дела и на месте происшествия не находились. В частности, я прошу, - настаивал прокурор, -  отказать в допросе свидетеля начальника Службы безопасности РАО «ЕЭС» Платонова, который не располагает сведениями о фактических обстоятельствах дела. Его сведения о личной безопасности Чубайса к данному делу никакого отношения не имеют.  Я также против вызова в суд сотрудников уголовного розыска Голицынского отделения милиции, так как результаты оперативно-розыскных мероприятий, в которых они принимали участие, не являются свидетельством участия или неучастия обвиняемых в преступлении…».

     Адвокат Чубайса Шугаев с готовностью поддакнул прокурору, прибавив к его запрещенному списку еще пару фамилий. Создавалось чёткое впечатление, что оба – и прокурор и адвокат Чубайса - под любым предлогом пытаются скрыть опасных для обвинения свидетелей от глаз и ушей присяжных. Да разве может бывший начальник Службы безопасности РАО «ЕЭС» Платонов со своими сведениями о личной безопасности Чубайса никак «не относиться к делу»? Да разве угрозыск Голицыно, который исследовал на месте происшествия каждую кочку, разве не годится суду для полного и объективного изучения обстоятельств дела?..

     Но  судья Пантелеева привычно взяла под козырёк распоряжениям прокурора и адвоката Чубайса, раболепно отказав в вызове почти всех поименованных ими свидетелей. Конечно же это беззаконие, не позволять защите предъявлять присяжным всех многочисленных свидетелей, показания которых доказывают непричастность подсудимых к происшествию на Митькинском шоссе. Судейско-прокурорскому беззаконию воспротивился адвокат Першин, заявивший отвод судье Пантелеевой.

     О! отвод судьи – это специфически российский судебный ритуал со всеми атрибутами обрядности, ритуал, подобный закликанию шаманом дождя в иссыхающей пустыне, с той лишь разницей, что Бог милостив, изредка, да орошает пустыню живительной влагой, судья же неумолим и не было ещё в истории современного российского правосудия, да и не предвидится такого чуда, чтобы судья сам себя взял, да и отвёл за творимые им вопиющие, постоянные, многочисленные преступления Закона. Привычный и уже обыденный для российских судов, вершимых одним-единственным судьёй, давно уже не избираемым, а назначаемым, а, значит, полностью зависимым от воли и каприза того, кто его назначил, давно уже не имеющим рядом с собой равно сидящим за судейским столом ни одного избираемого народного заседателя, ритуал этот печальный, грустный и смешной начинается с того, что адвокат защиты или подсудимый с обличительным пафосом обреченного зачитывает ходатайство об отводе судьи, приводя в своей трагической речи длиннющий скорбный перечень нарушений, убедительно доказывающий явную заинтересованность судьи в обвинительном исходе процесса. Судья величественно выслушивает отвод самому себе и милостиво разрешает его обсудить. Защита ритуально поддерживает отвод, обвинение, строго следуя церемониалу, его категорически отвергает. Судья объявляет перерыв, чтобы в отдельной комнате и в тишине самому с собой посоветоваться о собственном отводе, как творящему беззаконие в храме Фемиды, и вынести объективное решение. Чуда, разумеется, не случается, да, впрочем, чуда никто и не ждёт, - круглых идиотов не наблюдается. Судья отказывает защите в отводе самого себя и защита с чувством исполненного долга почиет от трудов до следующего повода провести ритуальное закликание судьи.

     Впрочем, смысл у адвокатского шаманства все же нашёлся. О нем то ли нечаянно, то ли умышленно проболтался представитель Чубайса, старый друг и задушевное второе «я» главного приватизатора страны -  Леонид Гозман.

     Элегантный, правда, малость запущенный, с выразительной стрижкой и фурункулом на шее, Гозман оказался не очень сведущ в ритуальном церемониале отвода судьи и потому неожиданно разоткровеничался, когда судья дежурно спросила его мнения о своем отводе, не очень-то, впрочем, им интересуясь, но Гозман не стерпел выплеснуть до краев переполнявшую его новость: «Ваша Честь, требование Вашего отвода - это защита заранее готовится к опротестованию обвинительного вердикта!».

     Психолог  по профессии Леонид Гозман рассчитывал, очевидно, посеять панику в стане защиты. Победоносно скосив  глаза на подсудимых и с садистским наслаждением почесывая фурункул, Гозман победоносно лучезарно лыбился, но вместо истерики адвокатов защиты слуха его достиг раздраженный, подобный бормотанью индейского петуха, невнятный говор прокурора, озабоченного неуместностью заявления. В среде же защитников и подсудимых повисла изумленная тишина. Откровенность Гозмана была оглушительной. Судебный зал пребывал в оцепенении. Получается, что представитель потерпевшего Чубайса, его лучший друг, наперсник и держатель секретов Леонид Гозман заранее знает, что вердикт будет обвинительным!?  Откуда!? Почему он так уверен, что открыто публично козыряет этим? Переговорили с присяжными заседателями? И так «проговорили», что Гозман заранее уверен в обвинительном исходе вердикта: запугали? подкупили?..

     Судья пригласила в зал заседаний присяжных заседателей. Ошарашенные откровенностью Гозмана присутствующие в зале пристально всматривались в лица входящих, но лица присяжных по-прежнему дышали непроницаемой независимостью. Дай-то Бог!

     Из  пятерых вызванных накануне повесткой  свидетелей в суд явился лишь один - водитель «Газели» Олег Нечаев, ехавший 17 марта 2005 года в потоке машин по Митькинскому шоссе. Худой, среднего роста тридцатилетний парень заранее извинился: «За давностью могу что-то забыть».

     Адвокат Котеночкина попросила его рассказать о виденном пять лет назад.

     Нечаев: «Мы ехали по направлению к Москве со скоростью примерно 60 километров в час. Поток автомашин был довольно плотный. Нас обогнал правительственный БМВ и где-то через короткое время мы услышали хлопок, взметнулся столб снега, вся полоса автомашин стала останавливаться. Все они вскоре развернулись и уехали, а моя «Газель» и еще «Ниссан», который со мной столкнулся, остались. Тут мы увидели на дороге черную автомашину, за которой прятался человек. Это продолжалось минут пятнадцать, Потом этот автомобиль уехал. А мы оформляли аварию и были там часов до шести вечера».

     Котеночкина: «Как Вы определили, что это был взрыв, а не что-то другое?».

     Нечаев: «Был хлопок, потом столб снега  и дыма, где-то пониже деревьев».

     Котеночкина: «Какие еще машины стояли на дороге?».

     Нечаев помнит «Жигули» братьев Вербицких: «Две отечественные машины».

     Адвокат подсудимого Квачкова Першин: «Вы слышали какую-либо стрельбу?».

     Нечаев: «Нет».

     Першин: «Людей в маскхалатах с автоматами видели?».

     Нечаев: «Нет».

     Першин: «На месте происшествия лес был густой или редкий? На сколько метров он просматривался?».

     Нечаев: «Лес был достаточно редкий, он просматривался метров на тридцать-пятьдесят».

     Заёрзалось  обвинение, свидетельство для них не из приятных. Видимость в редколесье на тридцать-пятьдесят метров никак не позволяла большой группе злоумышленников укрыться и раствориться в лесу.

     Прокурор: «Какие автомашины остались стоять впереди Вас?».

     Нечаев  вспомнил для суда абсолютно новое и неожиданное: «Маршрутка» там была, потом уехала в обратную сторону».

     Понятно, что маршрутное такси в утреннее время конечно же битком набито народом, да и сам водитель «маршрутки», ехавший впереди Нечаева, явно важный, много увидевший свидетель, тогда почему ни водителя, ни его пассажиров-очевидцев случившегося в уголовном деле не оказалось. «Маршрутку» отпустили с миром, да и всей колонне автомашин позволили уехать, никого не допросив на месте происшествия. И только «Газель» Нечаева, попав в ДТП, случайно вынудила своего хозяина стать свидетелем происшествия. Чему обвинение, как бросалось в глаза на суде, было не очень радо.

     Прокурор: «Эпицентр взрыва от Вас где находился?».

     Нечаев: «Ориентировочно там, где стоял  черный автомобиль. Меньше, чем в ста метрах от меня».

     Еще одна новость: эпицентр взрыва возле машины Мицубиси! Так почему же взрывотехническая экспертиза ее не приняла в расчет? Из-за ничтожности повреждений?..

     Прокурор понимает, что спросил неудачно, пытается переключить внимание на другой факт: «Мужчина за автомобилем что делал, когда прятался?».

     Нечаев простодушно: «Он по мобильнику разговаривал».

     Картинка  покушения рисовалась комичной: сидит себе человек за машиной, вроде от обстрела прячется, и калякает как ни в чём не бывало по мобильному телефону. Телефонный разговор его, похоже, был не секундный, коль успел накрепко отложиться в памяти несколько раз кидавшего в сторону черной машины взгляды свидетеля Нечаева.

     Прокурор: «То, что случилось, как-либо отразилось на Вашем моральном самочувствии?».

     Нечаев  возмущенно вскидывается: «Конечно! До шести вечера мы находились там без еды и сигарет!».

     Прокурор вовсе не это имел в виду, поэтому формулирует вопрос заново: «А потом, когда Вы обо всем узнали, что случилось, Вы испытали удовольствие?».

     Нечаев  озадаченно уставился на прокурора, подозревая какой-то подвох, на всякий случай, чтобы не записали в сообщники, замотал головой: «Не-е-т».

     Вопрос  и в самом деле вышел у прокурора двусмысленный. Ведь удовольствие можно было получить как от чудесного спасения Чубайса, так и от дерзкой попытки его проучить. Впрочем, спроси прокурор иначе, вышла бы та же двусмысленность: неудовольствие - от трепета за жизнь главного энергетика России или от неудачи косоруких налетчиков?..

     Адвокат подсудимого Миронова Чепурная: «Вы определили, что Вас обогнала машина правительственная. Вы видели эту машину потом?».

     Нечаев  успевает ответить: «Нет».

     Но  судья не позволяет внести его ответ в протокол, безапелляционно заявляя: «Я снимаю вопрос как наводящий».

     Вопрос  действительно наводит кое на какие мысли, напоминая о том, что БМВ Чубайса подобно ласточке унесся с места происшествия, практически не оставив следа в памяти очевидца.

     Адвокат Котеночкина спрашивает свидетеля: «После 17 марта Вы проезжали по Митькинскому шоссе?».

     Нечаев  кивает: «Я проезжал специально, чтобы  посмотреть на это место. Мне сказали, что там была какая-то ямка или  воронка».

     Котеночкина: «И вы видели ямку?».

     Нечаев: «Ее не было. Только у одного-двух деревьев была кора ободрана и все».

     Неказистым  выглядело со слов свидетеля Нечаева  это покушение, бутафорским, похожим на типовые учения, которые время от времени проводит Служба безопасности богатой корпорации, чтобы оправдать свои непомерные аппетиты в поглощении денежных средств.

     Защита просит огласить показания Нечаева прямо в день покушения 17 марта, данные следствию по горячим следам на дороге. От этих показаний веет все той же бутафорией. Тогда Нечаев свидетельствовал, что видел на дороге у машины Мицубиси двух мужчин, один из которых разговаривал по телефону, а второй побежал в лес, и оттуда не вернулся. В лесу после этого свидетель увидел вспышку и услышал характерный треск, как будто «замкнуло провода».

     Понятно, почему такого свидетеля, непосредственного очевидца происшествия, обвинение не захотело видеть в суде, неправильный он какой-то: не описывал своих моральных мук, страданий жены и друзей по поводу нахождения родного им человека почти в эпицентре взрыва, не видел обстрела, не слышал свиста пуль, и вспышку с характерным треском на высоковольтной линии зафиксировал не в момент взрыва, а много позже, когда к тому месту побежал человек из охраны Чубайса. И еще подметил свидетель, что в зимнем редколесье на обочине Митькинского шоссе никак не спрятаться диверсионной группе числом не менее шести человек.

     Ещё один неудобный для обвинения свидетель. Но что поделаешь. Перефразируя крылатое сталинское выражение, других свидетелей в этом деле у прокуратуры нет. 

     
ГЕНЕРАЛ ЧУБАРОВ: «11 КИЛОГРАММОВ ТРОТИЛА

РАЗНЕСЛИ  БЫ ШОССЕ»

Хроника суда по делу о покушении  на Чубайса

         Вот ведь как случается в нашей полной бурь жизни: ложится человек ввечеру почивать свободным и счастливым, а утром встает с постели обвиняемым. И если рядом с ним не оказалось ни одной живой души, которая могла бы удостоверить мирный сон бедняги, то дело пропащее: нет у несчастного алиби. Алиби – сегодня самое дорогое в жизни, дороже квартиры, машины, дачи и счета в банке, ведь все приобретения эти не будут стоить и ломаного гроша, если обладатель лишится главного – свободы. Так что без алиби век свободы не видать – это уж точно.

      В деле о покушении на Чубайса подсудимый Яшин предъявил для допроса перед присяжными заседателями свидетеля своего алиби – Ефремова Александра Николаевича.

          Приставы бережливо ввели в зал парализованного пожилого человека, правая рука у него болталась плетью, правая нога еле двигалась. Свидетель Ефремов с трудом прибился к трибуне, чувствовалось, что каждое движение ему даётся с трудом. С тем же усилием Ефремов говорил: «Я знаю Яшина Роберта Петровича с конца девяностых. Я являлся журналистом и писателем, главным редактором журнала «Радонеж», он вел в нашем журнале военную тематику. Мы встречались на работе, потом он и домой ко мне заглядывал. Особенно, когда в 2002-м умерла жена, и меня парализовало».

      Адвокат Яшина Закалюжный спросил свидетеля  о событиях 17 марта 2005 года.

      Ефремов: «Яшин прибыл ко мне накануне дня, когда было совершено покушение. Это я потом, по телевизору, утром узнал, что были эти события. Мы поговорили, выпили, он у меня ночевал, часов в 12 дня ушел».

      Закалюжный: «В 9-10 часов утра Яшин еще с Вами находился?».

      Ефремов: «Да. Потом разбежались: он - на метро, я - в магазин».

      Закалюжный: «Яшин ездил когда-либо в Чечню?».

      Ефремов медленно кивает: «Да, ездил. Привозил материалы для журнала».

      Закалюжный с сочувствием к больному: «Какими документами он пользовался для поездки? У него было журналистское удостоверение?».

      Ефремов с трудом выговаривает: «Было, на имя Степанова».

      Закалюжный: «Вы получали от Яшина фотоматериалы для журнала?».

      Ефремов: «Да».

      Адвокат Першин: «С какой целью выписываются журналистские удостоверения на псевдоним?».

      Ефремов: «Это часто бывает, когда специалисту  нельзя засвечиваться в том, что он работает как журналист».

      Защита, жалея инвалида, отступает с вопросами, и в допрос тут же напористо вклинивается прокурор с заготовленной скептической усмешкой, которая должна означать обезоруживающее «не верю! ничему не верю!»: «В какой роли Яшин работал в Вашем журнале?».

      Ефремов объясняет роль военного консультанта в журнале: «Он участник войны в Афганистане, военный человек. Я его и привел для освещения реального положения в армии».

      Прокурор начинает потихоньку расставлять силки для ослабленного здоровьем свидетеля: «Контракт у Вас с ним был?».

      Ефремов простодушно: «Нет, контракта не было. У нас такого не бывает. Приходите, приносите материал, если подходит – будет опубликован».

      Прокурор с хитрецой: «У Яшина было журналистское образование?».

      Ефремов с нарастающим усилием выговаривает: «Вот этого я не знаю».

      Прокурор: «У Вас был журналистский псевдоним и удостоверение на вымышленную фамилию?».

      Ефремов: «Псевдоним был – Сашин. Удостоверения не было, ведь я главный редактор журнала».

      Прокурор: «Вы удостоверение Яшина видели?».

      Ефремов: «В редакции он доставал какие-то бумаги. И я эти корочки видел».

      Прокурор затевает игру с памятью больного старика: «Назовите дату, когда Вы с Яшиным находились дома?».

      Ефремов: «Не могу сказать точно. Просто я сидел с ним, а потом узнал, что в это время было покушение».

      Прокурор переворачивает вопрос с ног на голову: «А когда произошло покушение на Чубайса?».

      Ефремов: «Вот не знаю абсолютно».

      Прокурор ищет где бы зацепить свидетеля на противоречии: «А до того дня Яшин оставался у Вас ночевать?».

      Ефремов уже порядком устал, бормочет с трудом: «Бывало. Приходил помочь, приносил чего-то. Бытовые вопросы решал, меня ведь парализовало».

      Прокурор безжалостно: «Когда в тот день Вас посещал Яшин, кто его еще видел?».

      Ефремов в изнеможении: «Никто. Дети спали у себя в комнате».

      Прокурор не отпускает его из цепких когтей допроса: «Можете уточнить время, когда к Вам Яшин приехал?».

      Ефремов: «Вечером уже. Часов в 22».

      Прокурор: «Утром его кто-нибудь видел?».

      Ефремов тяжко вздыхает: «Думаю, нет. Дети в школу ушли».

      Прокурор ядовито: «Когда же Яшин проснулся?».

      Ефремов, приподняв здоровое плечо: «Может, часов в девять».

      Прокурор буквально въедается в больного: «В котором часу Вы репортаж по телевизору видели?».

      Ефремов вяло отбивается: «Часов в 11-12».

      Прокурор не отстает: «Яшин у Вас дома был или уже ушел?».

      Ефремов почти на издыхании: «Точно не помню».

      Прокурор: «Вы с Яшиным после этого еще встречались?».

      Ефремов: «Нет, до ареста не встречались».

      Эстафету  допроса тут же подхватывает молоденькая подручная прокурора Колоскова, в голосе которой скептицизм вибрирует мелодичными, но жестокими нотами: «Для чего к Вам Яшин в тот день приходил?».

      Ефремов бесхитростно: «Он достал деньги для журнала».

      Колоскова испытующе: «Вы воспользовались этими деньгами?».

      Ефремов: «Да, они пошли на выпуск журнала ко Дню Победы – это было пять или семь тысяч рублей».

      Колоскова ускоряет темп допроса: «Яшин в тот вечер много выпил?».

      У Ефремова впервые на лице что-то вроде улыбки: «Да как Вам сказать – по граммам или в каком состоянии он был? Нормально выпил».

      Колоскова не сбавляет темпа: «Яшин всегда носил бороду?».

      Хорошо  заметно, что Ефремову невмочь уже стоять у трибуны: «Нет, не всегда. Тогда у меня он был без бороды».

      Колоскова: «В тот вечер он почему остался ночевать?».

      Ефремов: «Поздно было и нетрезв. Метро уже не ходило».

      Экзекуцию допроса продолжил Шугаев: «Что-то непонятное.  Вы сказали, что выпили бутылку коньяка, почему же тогда Яшин был так пьян?  Он что, падал у Вас на глазах? Он что, не мог добраться домой?».

      Ефремов помолчал, не без уважения оценивая тучную комплекцию чубайсовского адвоката, которого и две бутылки не свалят с ног. С Яшиным по количеству алкоголя на килограмм веса не сравнить: «Видимо, не мог».

      Шугаев, как опытный допросчик, резко меняет тему, чтобы застать свидетеля врасплох: «В чем Яшин был одет?».

      Ефремов даже пытается усмехнуться: «Я не помню во что я был одет».

      Шугаев: «Яшин состоял в каких-либо экстремистских организациях?».

      Ефремов озадаченно: «Не знаю».

      Шугаев: «Как Яшин относился к лицам других национальностей, например, к евреям?».

      Ефремов таращит глаза: «Не знаю».

      Шугаев: «А к Чубайсу он как относился?».

      Ефремов: «Никак не относился, мы это не обсуждали».

      Интересно, если бы Ефремов признался Шугаеву, что Яшин очень уважал Чубайса, может даже любил его, привело бы это подсудимого по просьбе адвоката Шугаева к оправдательному вердикту? А если бы свидетель убедил Шугаева, что Яшин терпеть не мог Чубайса, это мнение стало бы для подсудимого роковым? Видимо, в юности адвокат Чубайса состоял членом комиссии райкома ВЛКСМ, принимавшей пионерию в комсомол, ведь только там можно было получить столь блистательные навыки такого ведения допроса.

      Шугаев: «Почему Вы, обладатель такой важной информации,  не явились к следователю и не рассказали обо всем?».

      Ефремов беспомощно двинул ногой: «Я и хожу-то лишь по квартире да вокруг дома».

      Адвокат Чубайса Коток поспешил выступить заботником о здоровье свидетеля, как добрый следователь после злого: «Вы были в таком тяжелом состоянии и это позволило-таки выпивать Вам с Яшиным?».

      Ефремов кивнул: «Мне врачи разрешили по 70 грамм во второй половине дня».

     Стало понятным, почему Яшин не смог в тот вечер добраться до дома. Принял без малого поллитра коньяка, принял на свое счастье, иначе ночевал бы у себя дома и не было бы у него никакого алиби, ведь жены обвиняемых, как свидетели, прокурорами и судьями вообще в расчёт не берутся.

     Промучив  разбитого инсультом беднягу  битых два часа, обвинение потребовало огласить показания свидетеля, данные им на суде два года назад. Пошёл третий час пытки.

     В оглашенных показаниях по сравнению  с только что услышанным, новым оказалось лишь одно: живая жена Ефремова. Прокурор не замедлил уличить: «Вы говорили прежде, что Вашей жены не было дома, что она ушла. Теперь говорите, что она умерла».

     Ефремов растерялся, губы его жалко задергались, подбородок задрожал, он едва сдерживал рыдание: «Да как же так! Жена у меня умерла в 2002-м году. Кто ж такое записал, что я с женой и жена куда-то ушла. Куда ушла?! Ведь навсегда ушла! Да как же это так!».

     Ясно  представилось, как пишутся протоколы судебных заседаний, сокращая важные места, передергивая ключевые фразы, чтобы потом такие вот «обрезанные» протоколы решали судьбу подсудимых.

     Едва  живого инвалида приставы сопроводили до дверей. Зал с облегчением вздохнул, в течение всего допроса не покидало ощущение, что человека доканывают прямо на наших глазах.

     Освободившееся  свидетельское место занял Александр Сергеевич Чубаров, сослуживец подсудимого Квачкова. В военной форме генерала, подтянутый и строгий.

     Начал допрос адвокат Квачкова Першин: «Вы были 17 марта 2005 года на месте происшествия?».

     Чубаров уточняет: «Я был там не 17-го, а 18-го марта».

     Першин: «Правильно ли было выбрано место засады с точки зрения военной науки?».

     Судья тут же включает изрядно поднадоевшую заезженную ею пластинку: «Вопрос снимается, так как не относится к фактическим обстоятельствам дела».

      Першин: «Вы видели воронку?».

      Чубаров: «Видел. Это не воронка, это выщербина  глубиной в две-три ладошки. Она находилась в стороне от полотна дороги в канаве. За откосом три сосны, на которых были повреждения раздробленным грунтом».

      Першин: «Правильно ли было установлено взрывное устройство?».

      Чубаров категорически: «Нет. Об этом не может быть и речи».

      Выслушав  ответ, судья не пускает его в  протокол: «Я вопрос снимаю, так как он не относится к фактическим обстоятельствам дела. Мы мнения людей о происшествии не выясняем».

      Першин: «Как давно Вы знакомы с Квачковым?».

      Чубаров: «С 1971 года».

      Першин: «Способен ли Квачков поразить цель из стрелкового оружия на расстоянии 25 метров?».

      Чубаров: «С расстояния 25 метров цель способен поразить любой солдат спецназа второго года службы».

      Першин: «Каковы были навыки Квачкова в разработке спецопераций?».

      Чубаров: «Он был инструктором по минно-подрывному делу».

      Першин неожиданно задает генералу излюбленный вопрос обвинения: «Квачков высказывал экстремистские взгляды?».

      Чубаров даже не задумавшись: «Не слышал от него ни в какой трактовке».

      Першин: «Он высказывался в отношении  Чубайса?».

      Чубаров уверенно: «Нет».

      Першин спрашивает генерала спецназа: «Как Вы определяете мощность взрыва на основании воронки?».

      Прокурор  вдруг громко протестует: «Ваша честь, Чубаров не обладает специальными познаниями!».

      Судья послушно снимает вопрос, хотя генерал Чубаров - выпускник академического разведфакультета, за плечами которого громадный опыт диверсионной работы, - как раз и обладает глубокими специальными познаниями во взрывном деле.

      Першин: «18 марта на месте взрыва Вы видели какие-либо болты, гайки, шарики?».

      Чубаров убежденно: «Нет, не видел».

      Прокурор: «Вы - действующий офицер?».

      Чубаров: «С 2004 года в отставке».

      Прокурор уточняет: «Имеете ли Вы отношение к войскам специального назначения и к войскам, занимающимся подрывным делом?».

      Чубаров: «Да, я проходил службу в частях спецназа. Окончил Академию, разведывательный факультет».

      Прокурор: «В какой период времени Квачков  проходил службу в Таджикистане?».

      Чубаров: «Он не проходил там службу. Он был  откомандирован в Таджикистан в 1992-1993 годах».

      Прокурор: «После службы Квачков не утратил  своих профессиональных навыков?».

      Чубаров философски: «Думаю, что всё потихоньку утрачивается».

      Прокурор: «18 марта 2005 года в честь чего Вы на месте происшествия оказались?».

      Чубаров: «Мне позвонили с телевидения, с НТВ, попросили прокомментировать происшествие на месте, прислали машину. Я там все внимательно осмотрел, схему нарисовал, в общем, выступал как эксперт».

      Прокурор: «В лес входили?».

      Чубаров обстоятельно: «Да. Метров сто по снегу этому протопал, нашел тропу, по которой трактор вывозил несколько бревен, но места стрельбы не нашел».

      Прокурор: «Вы обладаете навыками организации  засад?».

      Чубаров: «Да, обладаю».

      Прокурор: «Вам приходилось уничтожать движущиеся объекты?».

      Чубаров чуть помедлив: «Мы их уничтожали другим способом».

      Прокурор  не стал дальше испытывать судьбу, но не успел посоветовать не делать это другим, в допрос уже бесцеремонно встрял, как всовываются в захлопывающуюся дверь, адвокат Чубайса Шугаев: «18 марта 2005 года Вы были на месте происшествия в трезвом состоянии?».

      Чубаров с генеральской высоты обозрел высунувшегося хамовитого адвоката: «Да».

      Шугаев попытался в отместку уесть генерала: «Как Вы объясните в таком случае (в случае трезвости? – Л. К.), что взрывом был перебит стальной трос линии электропередачи на высоте нескольких метров?».

      Чубаров невозмутимо, но категорично: «Я не представляю себе подобной ситуации».

      Шугаев замурлыкал любимый им мотивчик: «Состоял ли Квачков в каких-либо националистических или экстремистских организациях?».

      Чубаров: «Мне это не известно».

      Шугаев: «Все засады, которые Вы организовывали, заканчивались успешно?».

      Чубаров пристально смотрит на него и мягко-мягко, добродушно, чуть усмехнувшись в пышные усы: «Как правило».

      Шугаев  спешно ретируется на болезненно застонавший под ним стул.

      Судья подбирает вожжи допроса в свои руки: «После увольнения из армии Квачков не привлекался к организации спецопераций?».

      Чубаров: «Привлекался. Полковник Квачков организовывал специальные действия по обнаружению бандформирований. Это он рекомендовал спецминирование, в ходе которого Басаев потерял ногу».

          Адвокат Першин: «Каков был тротиловый эквивалент взорванного вещества?».

      Чубаров: «В пределах 350-500 граммов тротила. Две  стандартные тротиловые шашки».

      Першин: «Для успешного действия где должно было быть установлено взрывное устройство?».

      Генерал-свидетель  начал было: «Под полотном дороги…», да только профессиональное спецназовское берёт верх и командирский его гулкий голос ударил по залу колоколом: «Да не нужно было там ничего подрывать! Из гранатометов надо бить!».

      Першин продолжает получать инструкции: «Нужен ли аккумулятор для подрыва?».

      Чубаров брезгливо отмахивается от аккумулятора: «Да не нужен!».

      Першин подходит к наиважнейшему в деле: «Вы видели автомобиль Чубайса?».

      Генерал признает: «По телевизору показали капот».

      Першин просит объяснить: «Что это за повреждения?».

      Чубаров убеждённо: «Если машина в движении, такую ровную строчку пробить невозможно».

      Судья, заслушавшаяся было консультаций бывало военспеца, спохватывается и снимает вопрос: «Предположения доказательствами в суде не признаются».

      Подсудимый  Миронов: «Мог ли человек без специальной подготовки участвовать в спецоперации?».

      Вопрос  снимается.

      Миронов настойчив: «Сколько времени занимает огневая подготовка участника спецоперации?».

      Чубаров чётко: «Огневая подготовка занимает четверть времени боевой подготовки офицера и солдата».

      Миронов развивает тему: «Не специалист может участвовать в таких акциях?».

      Судья моментально снимает вопрос. Генерал успевает лишь отрицательно мотнуть головой.

      Прокурор  уточняет услышанное: «Как и при каких обстоятельствах Квачков привлекался к разработке операций в Чечне?».

      Чубаров: «Это решение начальника Генерального штаба».

      Шугаев ядовито: «В экспертизе воронка диаметров в несколько метров  и мощность взрыва от 3,5 до 11 килограммов тротила. Почему Вы даете здесь другие данные?».

      Чубаров уверенно гудит: «11 килограммов тротила  – это и полотну дороги мало бы не показалось. Я знаю, какие ямы это дело оставляет».

      Шугаев  шуршит: «Есть разные методики, которые  определяют силу взрыва или действие ударной волны. Вы какой пользовались?».

      Чубаров учит адвоката своему ремеслу: «У нас такая методика: рельс – это двухсотграммовая шашка. Локомотив – другой объем, гораздо больший. Есть стандартные решения, по которым специалист ставит заряд дальний, а все остальное после подрыва сметают гранатометами». Он выразительно смотрит на защитника Чубайса, видимо, сравнивая его с локомотивом.

      Шугаев  продолжает суетливо шуршать бумагами: «У нас есть экспертиза, где баротравма определяется в радиусе 60 метров. У вас какие методики?».

      Чубаров, как учитель, спокойно и весомо: «По своим воспоминаниям оцениваю. Я этих зарядов сотни взорвал».

      Шугаев  мгновенно, как слон в мышку, перевоплощается в старательного ученика: «Мелкодисперсный алюминий – это серьезное взрывчатое вещество?».

      Чубаров морщится: «Это вещество берется, чтобы создать серьезный очаг пожара. Не думаю, чтоб там это было бы надо».

      У подсудимого Найденова профессиональные вопросы: «Мина КЗД-10 – кумулятивный заряд?».

      Чубаров: «Да».

      Найденов: «Позволяли ли условия местности  пользоваться подобным зарядом?».

      Чубаров: «Я бы вообще не стал делать там засаду. На прямом скоростном участке делать засаду нецелесообразно».

      Судья как опомнилась. Увлекшись экспертными  оценками генерала, она упустила из виду опасность задаваемых вопросов. Вопрос, разумеется, снимает.

      Найденов: «Как Вы думаете, если бы там было сто лежаков, а не шесть-семь, означало бы, что на этом месте работала рота?».

      Судья вновь снимает вопрос и напряжённо слушает следующий.

      Найденов: «Выложенный на лежаке магазин с  патронами мог означать отвлекающий маневр для поиска автомата?».

      Судья вновь не позволяет генералу ответить.

      Найденов: «Как Вы можете объяснить, что при данной частоте леса в деревьях не оказалось ни одного пулевого отверстия?».

      Судья и здесь не захотела слушать ответа генерала, а задала свой вопрос: «Известно ли Вам, где находится сын Квачкова, и почему его сын не изъявил желания дать показания по делу?».

      Чубаров: «Не могу сказать».

      Подсудимый  Миронов поддержал судью: «Он живой или неживой? – не знаете?».

      Чубаров вздыхает: «Мне это не известно».

      Последний вопрос, который принадлежал подсудимому Миронову: «Как Вы можете оценить: это диверсионная операция или имитация покушения?» судья торжественно сняла, видимо, заранее предугадав ответ опытного боевого генерала. 

     
ВЗРЫВНИКИ ШЛИ НА ДЕЛО С …  КУВАЛДОЙ

Хроника суда по делу о покушении  на Чубайса

          Два месяца назад, представ  перед присяжными заседателями  на суде в роли потерпевшего, Чубайс с дрожью в голосе  описывал муки свои от покушения:  и звон в ушах, и нервное переживание жены, и глубокие соболезнования потрясённых друзей… В судебном зале проблескивали недоверчивые улыбки. Обидно стало потерпевшему Чубайсу, что муки его всерьёз никто не принимает, и он решил задокументировать свои страдания, выложив в тот же день в Интернете, в своём ЖЖ (живом журнале), шесть фотографий подорванного и расстрелянного БМВ. Во всей своей мученической красе предстал на них бронированный автомобиль со сколами, трещинами, дырками, а, главное, с памятным всем глубоким шрамом на капоте - ровно прошитой строчкой, прорезавшей капот наискось четырьмя рваными отверстиями. Казалось бы, картина очевидна: при такой варварской бомбардировке главного приватизатора и энергетика страны спас или счастливый случай, или молитвы облагодетельствованного им народа, если б не одно досадное «но». Наиболее пытливые из числа не облагодетельствованных Чубайсом граждан, а это и баллистики, и взрывотехники, и просто военные, по опыту службы имевшие дело с подрывами и обстрелами, принялись внимательно изучать предъявленный им во всех ракурсах броневик. Вместо ожидаемого Чубайсом всеобщего сочувствия, от специалистов обрушился шквал недоумённых профессиональных вопросов, экспертных оценок, явно сводившихся к одному: в той ситуации на Митькинском шоссе, что описывали на суде и сам Чубайс, и товарищи его по несчастью, именно так пострадать БМВ не мог. Защита выступила с ходатайством на суде допросить экспертов-баллистиков, чьё заключение легло в основу следствия, перекочевав затем в обвинительное заключение, и представлять которых присяжным почему-то избегло обвинение. 

           Экспертами оказались сотрудники  института криминалистики Федеральной  службы безопасности России. Начинала  отвечать на вопросы Ульяна  Валерьевна Степанова. Первый  же вопрос подсудимого Ивана Миронова «Скажите, пожалуйста, сколько метров проезжает автомашина в секунду при скорости 60 - 70 километров в час?» поверг эксперта Степанову в странную глубокую задумчивость. Ещё более неожиданным оказался её ответ, плод долгого размышления: «Прошу отвести вопрос, так как к экспертизе он не имеет отношения». Святое дело порадеть растерявшемуся эксперту:  судья немедля снимает вопрос, хотя ожидаемый ответ «При заданных параметрах скорость автомашины от 16 до 20 метров в секунду» является исходным условием данной экспертизы, если экспертиза действительно опиралась на факт движения БМВ в момент взрыва и обстрела со скоростью 60 - 70 километров в час.

          Миронов: «Какова скорострельность  автомата Калашникова в секунду  при скорострельности от 600 до 900 выстрелов в минуту?».

          Эксперт Степанова снова надолго  погружается в задумчивость. Выручать  её, опередив судью, кидается прокурор: «Прошу снять этот вопрос, так  как ответ содержится в самом  вопросе». Что верно, то верно,  ответ легко извлекается из вопроса: интервал между двумя выстрелами из автомата Калашникова составляет 0,1 секунды при обычной скорострельности 600 выстрелов в минуту. Судья дозволяет эксперту не отвечать. Почему? Ведь и этот параметр – интервал полёта пуль – необходимое условие, основа для производства баллистической экспертизы.

          Миронов продолжает уточнять  исходные данные экспертизы: «Сколько  метров проезжает автомашина  в интервале между выстрелами, то есть за 0,1 секунды при скорости 70 километров в час?».

          Эксперт привычно молчит, но судья уже, поднаторев её спасать, тут как тут, подсовывает подсказку: «Этот вопрос входит в Вашу компетенцию?». Ещё бы не входил! Это же основа основ любой баллистической экспертизы! Но странная Степанова даже тут пытается уйти от внятного ответа: «Я примерно представляю, почему возникает этот вопрос. Я могла бы изобразить  схему, которая бы разъяснила обстоятельства этого дела». Но подсудимому не схема требуется, он просит ответить на элементарный для баллистика вопрос: какое расстояние успевает проскочить машина при скорости 70 километров в час за 0,1 секунды – в просвет между пулями. Профессиональный эксперт с многолетним стажем работы в Институте криминалистики ФСБ России даёт потрясающий ответ, скользкий, невнятный: «Я думаю, что немного метров».

           И тут Миронов задаёт ключевой  вопрос, ради которого были все  его предыдущие: «Если стрельба  велась по движущейся автомашине, как утверждают потерпевшие, каково  должно быть минимальное расстояние  между следами от пуль при  скорости автомашины 60-70 километров в час?».

          Эксперт Степанова привычно долго  молчит, но не дождавшись помощи  ни от судьи, ни от прокурора,  начинает уклончиво излагать: «При  стрельбе по движущемуся объекту  при заданной скорострельности  и заданной скорости расстояние зависит еще и от угла бросания… М-м-м.. Расстояния между следами от пуль будут разные».

           Умна эксперт. С первого вопроса  поняла куда её ответы приведут, не в транс впадала, панически  соображала, как следствие, своего  работодателя, из-под удара вывести, да только хоть мекай, хоть полдня молчи, ответ-то на поверхности: расстояние между пулями составляет от полутора до двух метров. Что хоть и вымученно, а вынуждена была подтвердить сама эксперт: «Расстояния между следами от пуль будут разные», то есть, и это самое главное: ровной строчки пробоин на капоте не могло получиться никак! Но ведь на всем известной фотографии бронированного БМВ Чубайса следы от пуль лежат рядышком, как зёрна в колосе. Выходит, машина не двигалась?!

          Миронов: «Расстояние между следами от пуль при заданной скорости и скорострельности может составлять полтора-два метра?».

          Степанова сокрушенно соглашается:  «Может».

          Миронов ставит вопрос ребром: «Почему на БМВ нет смещения  следов от пуль на расстояние полтора-два метра?».

          Эксперт изо всех сил всё  ещё пытается спасти лицо следствия:  «Не совсем понятно, что Вы  имеете в виду».

          Миронов разъясняет: «Я имею в  виду расстояние между следами  от пуль на капоте БМВ».

          Уже заранее понимая, как смешон будет, неграмотен, нелеп её ответ, она идёт на него, ей сейчас не до собственной профессиональной чести, ей надо следствие спасать от краха и позора: «Нет фактов, подтверждающих, что эти отверстия произведены от выстрелов, сделанных из одной точки». По залу бежит ожидаемый легкий смешок.

          Миронов: «При скорости 60 - 70 километров  в час, то есть при смещении  автомобиля на полтора-два метра  в секунду, как будет увеличиваться  угол между осью трассы и  осью отдельного пулевого следа?».

         Степанова пытается увернуться: «Все зависит от того, с какого  угла начинается стрельба…».

           Миронов: «Стрельба начинается  под углом в 45 градусов».

           Прокурор не выдерживает постыдных  мук эксперта: «Прошу снять вопрос, так как в выводах экспертизы нет данных об угле в 45 градусов».

          Адвокат защиты Михалкина: «Возражаю  на действия прокурора, Ваша  честь. Угол в 45 градусов –  в исходных данных экспертизы».

          Судья Пантелеева, и это видно  по выражению на лице, давно уже не может взять в толк суть препирательств насчет углов, скоростей, расстояний, но ежели прокурор просит снять вопрос, значит, обвинение в затруднении, и судья снимает вопрос подсудимого, избавляя эксперта сказать и так уже ставшее понятное всем, что буквально через две секунды стрелок, выпустивший по движущейся машине несколько пуль, может стрелять ей лишь во след. Но ведь стрелявшему нужно ещё время оценить ситуацию после взрыва, где искомая машина, сдвинуться, передвинуться… Хоть пять секунд, но нужны.

          Подсудимый Миронов: «Сколько  метров проехала бы автомашина  за пять секунд, двигаясь со  скоростью 70 километров в час?».

          Прокурор, быстро просчитав, что  это не меньше ста метров, и  никакому стрелку, даже летающему  на крыльях, не догнать БМВ, чтобы так аккуратненько, в движении!, положить на его капот пулю к пуле, почти вскрикивает: «Ваша честь, прошу снять этот вопрос!». Судья, конечно же, снимает.

           Миронов больше уже утверждая,  чем спрашивая: «Последний из  выстрелов по капоту БМВ стрелок должен был производить вдогонку умчавшейся машине?».

           Тут уж и судья сообразила, сколь трагичен для обвинения  честный ответ экспертизы, потому  и сняла вопрос.

          Подсудимый Найденов: «Вы учитывали,  что обстрел БМВ происходил из глубины лесного массива на значительном удалении от объекта?».

         Судья: «Вопрос снимается. Выводов,  откуда производился обстрел,  в экспертизе нет».

        Найденов: «По знаменитому повреждению  на капоте БМВ. Вы согласны, что следы от пуль лежат строго на одной оси – оси трассы?».

       Эксперт Степанова: «Подобное  повреждение может быть образовано  при стрельбе очередью».

       Но если очередью, значит только  по стоявшей машине! А значит  не на Митькинском шоссе. И  тогда уж точно - имитация. Видно было, как вздрогнул прокурор, как нервно заподёргивал плечами адвокат Чубайса Шугаев.

       Найденов: «Под каким углом расположены  эти следы от пуль?».

       Степанова: «Они расположены под  углом в 45 градусов».

       Вот и угол в 45 градусов нашелся вопреки заверениям прокурора.

       Найденов: «Вы согласны, что следы  от пуль расположены на расстоянии 20 - 30 сантиметров друг от друга?».

       Степанова не может отрицать  очевидного: «Да».

        Найденов выходит на вопрос, ответа  на который не добился от эксперта Миронов: «Может ли подобная стрельба вестись по движущейся автомашине?».

         Долгая-долгая пауза. Судья сознает,  что эксперта нужно спасать,  но не очень понимает, как. Даёт  Степановой время подумать: «Найденов,  что за вопрос, о чем это Вы?».

         Найденов невозмутимо: «Могли  бы быть подобные повреждения  при стрельбе по движущейся  автомашине?».

        Снова тишина. Адвокаты Чубайса  опустили головы, пригнули их  как в ожидании удара. Прокурор весь красный от напряжения, лихорадочно ищет и не может найти спасательный круг для тонущего эксперта. Эксперт начинает говорить, говорит с долгими паузами, как под гнётом непосильной ноши на плечах: «Относительно… этого… повреждения… Вероятно… мало чем… отличаются… подобные… повреждения… на неподвижном или движущемся… объекте…».

           Всем очевидно, что это неправда. Не столько даже законы физики, сколько простой здравый смысл  позволяют каждому представить  картину стрельбы по движущемуся  и стоящему автомобилю и увидеть разницу. Но эксперт сказала то, что сказала. И все в судебном зале видят, что она солгала.

           Адвокат Квачкова Першин: «Вот  знаменитое повреждение капота  – оно причинено одним предметом  или разными?».

           Степанова мнется: «Вопрос такой перед экспертами поставлен не был. Но такое повреждение может быть образовано в результате рикошета или обстрела очередью».

          Першин с интересом смотрит  на эксперта: «Скажите, может ли  рикошетить пуля по поверхности  автомобиля как камень-голыш три-четыре раза подряд?».

      Эксперт прожевывает нечто невразумительное: «Это касательное повреждение может  происходить если угол очень мал, в пределах пяти градусов».

         Так то касательное, а здесь  наворочены дырки будь здоров  – в сантиметры!

         Першин: «Каким образом на автомобиле  ВАЗ отсутствуют осколочные повреждения,  при том что на БМВ они  есть?».

         Прокурор: «Прошу снять этот вопрос, так как у нас нет сведений  о повреждениях автомобиля ВАЗ».

        Першин зачитывает лежащую перед ним экспертизу: «Вот эти слова в экспертном заключении: «Отсутствуют осколочные и пулевые повреждения ВАЗ».

       Прокурор стоит на своем: «Прошу  снять этот вопрос, так как  при осмотре ВАЗа сказано, что  на стекле возможны осколочные  повреждения, а это стекло эксперты не обследовали».

       Степанова смотрит в свой экземпляр  экспертизы и вдруг заявляет: «В нашей экспертизе не проводилось  баллистического исследования повреждений  ВАЗа».

       Першин берёт в руки объемистый  том уголовного дела: «Вы подтверждаете свои выводы: «У автомобиля ВАЗ-2109 отсутствуют повреждения в виде сквозных пробитий, характерных для повреждений огнестрельным оружием и осколочным потоком. Имеющиеся повреждения в виде прогиба дверей, разрушения заднего стекла характерны для повреждений ударной волной...»?

       Степанова внимательно слушает,  потом так же внимательно перебирает  свои листки, уверенно заявляет: «Нет. В моем заключении этого  нет».

       Першин встает: «Ваша честь, эксперт  отказывается от своего заключения. Просим обозреть 30-й лист».

       Судья заметно бледнеет, пытается  навести эксперта на нужный  ответ: «Комиссионная экспертиза  проводится несколькими специалистами.  Так это ваша часть экспертизы  или не ваша?».

       Степанова стоит на своем: «Ваша честь, в моем заключении нет таких слов вообще!».

       Першин: «Ваша честь, зачем Вы  вводите присяжных в заблуждение.  В заключении эксперта отсутствуют  слова, которые есть в экспертизе  из уголовного дела!».

       Судья резко прерывает адвоката  и удаляет присяжных заседателей из зала. Когда стулья народных судей опустели, судья жестко объявляет: «Адвокат Першин предупреждается, что он нарушает закон о присяжных заседателях. Это последнее предупреждение адвокату Першину, в случае еще одного нарушения будет решен вопрос о замене адвоката. Ульяна Валерьевна, предъявите экспертное заключение, которое у Вас есть!».

       Степанова отдает свой текст  судье со словами: «Это копия  моего заключения, подписанного  и присланного следователям».

       Входят присяжные заседатели, при них вновь зачитываются строки экспертизы.

      Першин успевает сказать: «Ваша  честь, в деле другие выводы».

      Судья спохватывается на реплику  адвоката: «Уважаемые присяжные  заседатели, оставьте без внимания  заявление адвоката Першина о том, что в деле другие выводы». Сверяет текст из уголовного дела и тот, что подала ей эксперт, раздраженно накидывается на Степанову: «То, что Вы здесь представили, - это разрозненные листы бумаги, никем не подписанные». Тычет пальцем в уголовное дело: «Подпись стоит Ваша?».

          Степанова теряется, лепечет: «Моя».

          Судья грубо: «Изучите собственные  выводы, прежде чем давать ответы  в судебном заседании».

          Для ознакомления эксперта с  собственными выводами объявлен  перерыв. Все понимают, что судья Пантелеева права, что экспертиза – действительно результат коллективного творчества, сначала над ней работает эксперт, потом еще кто-то… И дальнейшие события в суде подтверждают это.

         После перерыва эксперт Степанова  с потерянным видом подходит к трибуне, говорит сбивчиво, взволнованно, точно ребенок, которого сильно отругали: «Ваша честь, я должна принести свои извинения, так как у меня действительно  был рабочий экземпляр. А вопрос, который был задан, не относится к моей компетенции».

          Допрос эксперта продолжается. Прокурор  не оставляет надежды с помощью  Степановой  найти осколочные  и пулевые повреждения на автомобиле  ВАЗ, прикрывшем собой БМВ Чубайса  от взрыва: «Исходя из каких  данных, Вы пришли к заключению, что стекло ВАЗа не имело повреждений от пуль или осколков?».

         Степанова уверенно и твёрдо, даже с неким вызовом: «Стекла  автомашины ВАЗ не содержат  признаков  огнестрельных и  осколочных повреждений, так как  исследовалась тонировочная пленка  от этих стекол».

        Допрос эксперта изнурительно долог, но его итоги стоят того. Во-первых, эксперт заявила, что ровная строчка повреждений на капоте автомашины Чубайса от автоматной очереди. И стреляли, выходит, всё-таки по стоявшей машине. Во-вторых, эксперт уверенно и твёрдо заявила, что пули и осколки не коснулись автомобиля ВАЗ, закрывшего собой БМВ Чубайса от взрыва. Так что осколочные повреждения БМВ, если они и в самом деле нахватаны на Митькинском шоссе, должны  рассматриваться как явление сверхъестественное, практически чудо. Ко всему прочему эксперт не узнала в экспертизе, вшитой в уголовное дело, своих собственных выводов, и судье пришлось объявлять технический перерыв, лишь после него Степанова признала своё авторство.

*  *  *

          Второй эксперт из института криминалистики ФСБ Сергей Николаевич Точилин, длинный, худой и бледный молодой человек, был допрошен как взрывотехник, изучавший осколочные повреждения автомашин БМВ Чубайса и Мицубиси охранников. Наученный горьким опытом своей коллеги, он, не долго думая, выбирал один из трех вариантов заранее заготовленных ответов: «Вопрос не имеет отношения к взрывотехнике», «Это вопрос к эксперту-баллистику», «Это не в моей компетенции». Подуставшая и подрастроенная прежним экспертом судья не могла нарадоваться на смышленого Точилина, избавлявшего её с прокурором от необходимости снимать неудобные для обвинения вопросы защиты.

          Точилин отвечал быстро, обезоруживая  защиту своими бесчисленными  «это не ко мне». Но всё же  на некоторые вопросы не отвечать  он просто не мог. Подсудимый Александр Найденов стал уточнять: «Осколочные повреждения у БМВ Чубайса локализованы в правой передней двери, в правой части капота и справа в лобовом стекле. Возможно ли сделать вывод, что взрыв осколочного заряда относительно корпуса БМВ был справа и спереди?».

         Судья почему-то, на всякий случай, очевидно, снимает вопрос. Найденов  тут же уточняет: «Вы подтверждаете,  что осколочные повреждения БМВ  локализованы в правой части?».

         Точилин вынужденно кивает: «Да».

         И тогда Найденов буквально припирает его к стене: «Как Вы можете объяснить тогда, что «повреждения на заднем стекле БМВ образованы осколками от взрывного устройства», как Вы пишете в своей экспертизе?».

            Точилин растерянно: «Ну-у, максимальное количество повреждений локализовано в указанной области – справа спереди…».

           Найденов наступает с неопровержимым: «А как могли они образоваться  в задней части? Могли ли  подобные повреждения быть образованы  механическим путем в результате  удара кувалдой, например?».

          Точилин: «Я затрудняюсь ответить  на этот вопрос. Удар кувалдой  тоже не относится к моей  компетенции, поэтому я не знаю, какие там образуются повреждения».

          Адвокат Михалкина, устав от  заявлений эксперта о своей  некомпетентности, задаёт ему финальный вопрос: «Вы можете пояснить, на какие из поставленных перед экспертами вопросов, Вы отвечали в пределах своей компетенции?». Вопрос, естественно, снят.

         Впрочем, главное, чрезвычайно  важное для защиты, экспертами было уже сказано. Ещё раз: строчка следов на капоте БМВ Чубайса – след автоматной очереди. А потому стало очевидным на суде, что автомашину Чубайса, его бронированный БМВ обстреляли, когда БМВ стоял, а не двигался со скоростью 60 - 70 километров в час, как утверждают свидетели обвинения. При движении автомашины с указанной скоростью пуля от пули ближе полутора-двух метров не ложится. Какая там ровная строка! Дальше, эксперт-баллистик Степанова и эксперт-взрывотехник Точилин подтвердили, что осколки взрывного устройства не могут самовольно, как им вздумается, облетать препятствия на своём пути, чтобы избирательно попадать в нужную цель. Так что чудо с автомашиной ВАЗ, не тронутой ни осколками, ни пулями, в отличие от прикрытого ею БМВ Чубайса, так и осталось необъясненным. Зато стало понятным, что многие из сверхъестественных повреждений броневика Чубайса могли образоваться механическим путем, от той же кувалды, например. Чтобы убедиться в обратном нужен следственный эксперимент, но от БМВ Чубайса, как вещественного доказательства, давным-давно след простыл. Отремонтировали и спешно продали.

            
ПРОКУРОР  КАК «ДЕТЕКТОР ЛЖИ»

     Хроника суда по делу о покушении  на Чубайса

     Узнать, правду ли вещает человек, используют «детектор лжи». Сообразительная чудо-техника фиксирует реакцию пытуемого на вопросы, обличая его волнение учащённым сердцебиением или повышенной температурой тела. В общем, волнуется человек – значит, виноват. Потеет или дрожит – точно врёт. Технику не проведёшь. Когда испытанию на правду подвергаются подсудимые или их свидетели «детектором лжи» в судах трудится прокурор. Задавая вопросы, прокурор цепко выслеживает не столько суть ответа, сколько выражение лица, вибрацию голоса отвечающего, а уж испарина на лбу испытуемого без фиксации недремлющего зоркого ока прокурора точно не останется.

     Прокурора в роли «детектора лжи» мы наблюдали на очередном заседании суда по делу о покушении на Чубайса, когда перед присяжными предстали свидетели алиби подсудимого Александра Найденова.

     В зал вошел Валентин Иванович Жуков, старик лет восьмидесяти, работавший в 2005 году сторожем садового товарищества МГУ возле железнодорожной станции Гжель, где находится дача родителей Найденова.

     Адвокат Котеночкина приступила к допросу  свидетеля: «17 марта 2005 года Вы работали?».

     У Валентина Ивановича оказался скрипучий, немощный голос: «Работал, дежурил. Заступил около восьми часов утра, наколол дров, пошел в обход. Мне навстречу идет Александр Найденов. Я его спросил: далеко ли путь держишь? Он говорит: иду в сторожку насчет чистки снега. Я ему: насчет чистки снега надо позвонить председателю. Мы пошли в сторожку, я позвонил председателю, передал трубку Саше. Они договорились».

       Котеночкина: «Во сколько это было?».

       Жуков: «Около десяти, может, чуть позже».

       Котеночкина: «Долго они разговаривали?».

       Жуков: «Нет, поговорили, и Александр пошел за трактором».

       Котеночкина: «Нашел Александр трактор? Дорогу-то чистил?».

       Жуков: «Да, чистил. Я, правда, трактора самого не видел, слышал только звук мотора».

       Котеночкина: «Потом Вы Найденова видели?».

       Жуков: «Днем - нет, я пошел на обход».

       Котеночкина: «А вечером видели Найденова?».

       Жуков: «Вечером было. В начале одиннадцатого. Смотрю: свет фар. Из машины вышел Александр и сказал: открывай. Я открыл, и он к себе на участок поехал».

       Подсудимый Найденов обращается к свидетелю: «Вам знакома Зырянова Валентина Михайловна?».

       Жуков: «Да, конечно. Она, кстати, подходила ко мне в этот день. Подошла с претензиями, почему ты не захватил ее на станцию».

           Найденов: «Валентина Михайловна Вам говорила: видела она меня в этот день или нет?».

           Жуков: «Да, говорила, что видела».

          Найденов: «Это точно было 17 марта?».

           Жуков: «Да. Я же помню, когда я дежурил».

           Адвокат защиты Першин: «Почему Вы запомнили, что это именно 17 марта было?».

            Жуков: «Я 17 марта дежурил. Я  все свои дежурства помню. Как  же я бы не запомнил».

            Найденов, упреждая вопрос прокурора: «Валентин Иванович, я Вас когда-нибудь просил обеспечить мне алиби в суде?».

           Жуков машет рукой: «Какое алиби! Я тебя тогда последний-то раз и видел».

           Прокурор начинает с каверзного вопроса: «Валентин Иванович, объясните: что такое алиби?».

           Жуков разводит руками: «Ну, непричастность, я так понимаю. Литературу читаю…».

           Прокурор: «Почему Вы связываете события, о которых рассказываете, с 17 марта 2005 года?».

           Жуков бесхитростно: «Да если честно я и забыл, это мне Николай Павлович, председатель наш, напомнил: ну, Валентин Иванович, ты же 17-го дежурил! Вот поэтому я 17 марта теперь и не забуду».

              Прокурор не верит, это написано у него на лице: «Но Вы же кроме этого дня еще дежурили в какие-то дни. Так почему именно с 17-м марта, а не с каким-то иным днем Вы это событие связываете?».

              Жуков твердо: «Ну, потому что мне напомнил Николай Павлович. Вот с тех пор это у меня в голове и зарубилось. Да, я забыл ещё сказать, что в тот день в часов десять вечера включил телевизор и вижу – покушение на Чубайса. Он мне и об этом напомнил».

              Прокурор не доволен твердостью свидетеля: «Откуда Николай Павлович знал, что Вы смотрели телевизор?».

              Жуков раздражён непонятливостью собеседника: «Да он и не знал. Он просто напомнил мне, что это было в тот день, когда покушение было на Чубайса».

              Прокурор уводит разговор на другую тему, очень далёкую от покушения: «Каким образом обычно в вашем кооперативе организовывалась чистка снега?».

              Старик начинает обстоятельно: «Чисткой у нас занимались так. Вот приезжает кто-то, и если снег большой, то нанимает трактор и чистит. Но обязательно сообщает председателю…».

              Прокурор перебивает: «Это было стихийно?».

              Жуков с готовностью: «Нет-нет. Снег чистили тогда, когда проехать невозможно. У нас председатель такой – даром платить деньги не будет».

              Прокурор возвращается к алиби: «Вы в тот день Найденова хорошо рассмотрели?».

              Жуков: «Ну, как же! Хорошо!».

              Прокурор испытует насколько хорошо свидетель рассмотрел подсудимого: «Как Вы с ним поздоровались в тот день? За руку?».

              Жуков недоуменно: «Ну, как. Здорово и здорово. Я руки вообще не даю, мы с ним что, товарищи, что ли».

              Прокурор: «Вы не заметили у Найденова какой-либо травмы?».

             Жуков: «Нет, не заметил».

             Прокурор круто меняет тему: «На тракторе кто ездил?».

             Жуков очень удивлённо: «Как кто? Тракторист».

             Прокурор: «А где Найденов трактор взял?».

              Жуков: «Этого я не знаю, я этим не интересовался. Да можно было на дорогу пойти, на звук. Там этих тракторов бог знает сколько, и в совхозе рядом».

              Прокурор пристально вглядываясь в свидетеля: «Когда Вы последний раз видели Найденова на даче до 17 марта?».

              Жуков не тушуется: «Ой, не могу Вам сказать. Вот в ноябре, когда они за продуктами ездили. И по смене мне, бывало, передавали, что он здесь. А чего я его должен видеть? Мои обязанности - не за ним следить. Бывало, свет горел у них, и дом топили – дым видно было».

              Прокурор пробует зайти с другой стороны: «А после 17-го марта Вы в какое время видели Найденова?».

              Жуков помнит: «Он 18-го утром на машине выезжал со своего участка. Идет машина, фары прямо в окно светят. Я вышел, открыл ворота и все».

              Прокурор всем своим видом изображает «не верю»: «Почему Вы уверены, что сюжет про Чубайса показывали по телевизору именно в этот день. А не 20-го, например?».

              Жуков сосредоточенно подумав: «Нет, 17-го».

             Прокурор изображает глубокое  сомнение: «Если бы Николай Павлович не напомнил, Вы бы сами об этом вспомнили?».

             Старик не сдается: «Ну, поднатужился бы и вспомнил. У меня приемник был – «Эхо Москвы». Так они целый день об этом говорили».

              Адвокат Чубайса Шугаев: «Уточните все-таки, по телевизору Вы видели сюжет или по приемнику слышали?».

             Жуков неожиданно по-военному четко, даже голос окреп: «В 22 часа 17-го - по телевизору, НТВ, а назавтра – «Эхо Москвы».

             Шугаев усмехается: «Вы как время определяете – по телевизору, по радио или по часам?».

             У свидетеля свой хронометраж: «Преимущественно я определяю время по электричкам. Вот Александр в 9.58 приехал на электричке, я и запомнил».

            У Шугаева не иссякает скепсис: «До этого были случаи, когда Найденов организовывал расчистку снега?».

            Жуков начинает припоминать: «В этом году не организовывал, а в 2004-м организовывал, я сам видел».

               Свою лепту в допрос вносит судья: «После 17 марта дороги не чистили?».

               Жуков с осуждением: «Не чистили. Потому что у нас такой экономный председатель».

               Прокурор оглашает сообщение районной гидрометеорологической службы города Домодедово о состоянии погоды в районе поселка Гжель в марте 2005 года: «Оглашается справка гидрометеорологического бюро Москвы и Московской области. Данные об условиях погоды: видимость, общая облачность, температура воздуха, направление ветра, атмосферное давление, осадки…».

               Никто не может взять в толк, зачем суду непременно нужно знать об атмосферном давлении и направлении ветра в садоводческом товариществе МГУ в марте 2005 года. Но прокурор оглашает справку обстоятельно, целиком. Каждые три часа с 10 по 18 марта зафиксированы влажность, давление, облачность, видимость и осадки. Прокурор звучно отщелкивает бесконечные цифры состояния погоды, процедура оглашения справки растягивается на сорок минут. Осадки – то один миллиметр, то два, то ноль, - звучат среди прочей влажности и облачности. Старик-свидетель, присевший на скамью возле трибуны, внимательно вслушивается в сводку погоды диктора-прокурора, пытаясь, очевидно, понять зачем это нужно солидному вроде прокурору.

               Закончив читать нудный отчет метеорологов, прокурор язвительно обращается к старику: «Я зачитал сводку: осадков выпало не так уж и много. Так была ли необходимость чистить снег?».

              Жуков поднимается со стула,  подходит к трибуне: «Я хотел бы узнать, а кто это Вам такую сводку давал?».

             Прокурор даже растерялся от неожиданности вопроса: «Как кто? Метеослужба».

             Жуков возмущенно: «Необходимость была в том, что был снег! Что за метеослужба такая?! Где-то под Домодедовом! Это ж все равно, что под Саратовом! Деревенскую жизнь надо знать. В одной деревне нет снега, а в другой, рядом – намело! С 10 февраля у нас не чистилось, ветер поднялся и дорогу замело. Деревенскую жизнь надо знать! Метеослужба!».

             Разошедшегося не на шутку старика уговаривают успокоиться и отпускают.

             Еще один свидетель алиби Александра Найденова - Андрей Александрович Зырянов. Ему около пятидесяти, он энергичен и улыбчив.

             Спрашивать его начинает адвокат Котеночкина: «Зырянова Валентина Михайловна кем Вам приходится?».

              Зырянов погрустнев: «Это моя мама. Она умерла в 2006-м году».

              Котеночкина: «Что Вам известно о событиях 17 марта, связанных с проживанием Вашей матушки на даче в садовом товариществе МГУ?».

              Зырянов: «Она дежурила на даче у знакомых, кормила собак у Трубиных с понедельника по четверг, их было много. По четвергам она возвращалась домой. 17 марта в четверг она вернулась в Москву. В тот день я с ней поконфликтовал. Она была в возрасте. На своих двоих до станции не очень-то походишь, ну и дачники ее подвозили. Часто говорила: вот меня Саша подвез, спасибо ему, какой молодец. А в тот день: вот, негодный, не подвез, мол, не могу. Мне бы промолчать. А я: он что тебе, обязан, что ли?.. Вот я и запомнил этот день по конфликту. Человека-то сейчас нет, а мы родителей потом вспоминаем с сожалением, что ругались с ними».

               Котеночкина уточняет: «Еще раз скажите: какого числа этот конфликт был?».

               Зырянов уверенно: «17 марта я разговаривал с матушкой об этом».

               Прокурор приступает к допросу с уже привычным видом сомневающегося в каждом слове свидетеля: «То, что Вы нам рассказали, Вам известно со слов матери или еще из какого-либо источника?».

               Зырянов: «Со слов матери. Она всегда, когда приезжала, мне звонила».

               Прокурор не скрывает своей иронии: «Почему спустя пять лет Вы утверждаете, что это было 17 марта, а не 18-го?».

               Зырянов: «Я не путаю. Это было 17 марта. Я это запомнил. Потом, когда объявили об аресте, я еще у матери спросил: ты ничего не напутала? Тебя действительно Сашка не подвез? – Да что ты пристал, - она говорит, - так и было».

              Прокурор: «А когда у Вас впервые спросили про 17 марта?».

              Зырянов: «Впервые я сам себя спросил, когда через три недели объявили, что Найденов причастен к покушению или имитации, может быть. Вот я и совместил эти события».

              Прокурор точно его за руку хватает цепко и крепко: «Что Вы там про имитацию пытались сказать? Поясните».

              Зырянов спокойно, ничуть не растерявшись: «А то, что в средствах массовой информации неоднократно передавалось. Это не мои заключения, что это было, чтобы повысить рейтинг. И надо было сымитировать покушение».

                Прокурор: «Откуда Вам стало известно  о причастности Найдёнова к  покушению на Чубайса или имитации, как Вы говорите?».

                 Зырянов искренне: «Из телевизора. Утром две – три недели спустя. И в «Комсомолке» я увидел фотографию его. До сих пор статью храню. Мы с мамой тогда к Ивану Александровичу, отцу Найденова подошли, сказали, что готовы выступить, он был подавлен, говорит: ничего не надо сейчас. Если понадобится – позовем. Мы же понимаем: человек был здесь, в поселке. А три года в тюрьме просидел».

                 Прокурор не верит: «Почему Ваша мама не обратилась в следственные органы?».

                 Зырянов принимается объяснять: «Матушке было 79 лет, у нее здоровья не было к кому-то ходить…».

                 Прокурор перебивает: «Так когда произошло покушение на Чубайса?».

                Зырянов спокойно и уверенно: «17 марта 2005 года».

                Прокурор заходит на новый круг: «Откуда Вам это известно?».

                Зырянов повторяет: «Из средств массовой информации».

                Прокурор резко, с вызовом: «Вы всегда так четко фиксируете даты событий в России?».

               Зырянов вдруг с готовностью: «Могу принести свои тетради с записями».

               Прокурор: «А когда произошло покушение на президента Евкурова?».

                Зырянов отмахивается: «Покушение на Евкурова не затрагивает меня лично».

                Адвокаты защиты протестуют, заявляя, что покушение на Евкурова к делу о покушении на Чубайса не относится.

                Адвокат Чубайса Шугаев от безысходности открыто давит на Зырянова: «Что лично Вы сами делали 17 марта 2005 года?».

                Зырянов помолчал, прикидывая серьезность угрозы: «Находился в Москве, в Кунцево, у себя в квартире».

                Шугаев: «Вы настаиваете на том, что Найденов не подвез Вашу маму?».

                Зырянов кивает: «Да, настаиваю».

                Шугаев блефует: «А вот свидетель Жуков настаивает, что в это время Найденов чистил снег».

                Зырянов всё так же спокойно, уверенно, твёрдо: «Мне это совершенно точно известно от мамы».

                Прокурор, передохнув, заходит на очередной круг: «Вам известно, когда было покушение на Чубайса?».

                Зырянов глядит на него с сочувственным пониманием: «17 марта 2005 года примерно в 9 часов тридцать минут, и узнал я об этом из СМИ. Я положительно отношусь к Анатолию Борисовичу. Все эти дикие выходки…».

               Судья, решив, что «дикие выходки» это о деятельности Чубайса, спешно перебивает свидетеля: «Какие дикие выходки?».

               Зырянов бесхитростно: «Ну, по отношению к нашим управленцам. Мы, общественность то есть, положительно относимся к Чубайсу. Он как управленец умело делает свое дело. В этом направлении он все делает правильно. Может быть, это было и не покушение, а имитация, я не знаю, но мы рассматриваем Чубайса позитивно».

              С чего вдруг Зырянову понадобилось лестно оценивать управленческие навыки Чубайса и насколько искренен он был при этом – Бог весть, может неприкрытая угроза чубайсовского адвоката «а где Вы были 17 марта» на генетическом уровне эхом страха докатившаяся из далёких кровавых времён «что Вы делали в революцию?» так болезненно отозвалась в человеке, но как бы там ни было, даже страх не смог поколебать свидетеля алиби Александра Найдёнова в твёрдости и правоте своих показаний, ни дрожи в голосе, ни подскока температуры, а уж тем более испарины на лбу у свидетеля прокурор-«детектор лжи» не заметил, и счастливый проблеск «ага! попался!» не осветил его хмурого лица. Утомлённая от бесконечных кружений прокурора по одним и тем же вопросам, но не посмевшая их ни разу за всё заседание прервать, как повторяющиеся, судья разрешила Зырянову покинуть зал.

  
СУДЬЯ УСОМНИЛАСЬ В ВЫВОДАХ  СЛЕДСТВИЯ

     Хроника суда по делу о покушении  на Чубайса
 

         Покушение на Чубайса – это вам не драка с поножовщиной в соседнем дворе, а чтобы у общества и вовсе не возникло ни малейших подозрений о подрыве и обстреле броневика главного приватизатора страны в результате разборки не поделивших государственное добро олигархов, в просторечии именуемой «бытовухой», следствие присовокупило к уголовному делу мощный идеологический мотив покушения – националистические взгляды подсудимых, их национально-классовую ненависть к Чубайсу. Доказательством идеологической базы покушения стала книга экс-министра печати России, писателя Бориса Миронова «Приговор убивающим Россию», найденная и в машине обвиняемого В. В. Квачкова, и в квартире его сына А. В. Квачкова. Обосновать содержание книги, как мотив покушения, следствие доверило докторам исторических наук С. В. Чешко и С. В. Соколовскому, заказав им лингвистическую экспертизу.

     Защита  решила допросить экспертов, выяснить, в чем и как усмотрели они идейную подкладку преступления. Но прежде опроса экспертов адвокат И. Ю. Чепурная просила суд огласить перед присяжными заседателями саму книгу «Приговор убивающим Россию»: «Эта книга – материальный носитель информации. Присяжные заседатели ее только осматривали, но не читали, поэтому сути документа они не знают. Прошу допросить экспертов после оглашения книги, чтобы присяжные заседатели могли сопоставлять само вещественное доказательство – содержание книги, и то, что говорят эксперты».

     Против  оглашения книги категорически восстал прокурор: «Эксперты вызываются в суд лишь для разъяснения данной ими экспертизы». Забыл прокурор упомянуть, что экспертиза-то посвящена книге.

     Судья, как всегда, была единодушна с прокурором, но мотивировку отказа в оглашении книги Бориса Миронова в этот раз придумала сама: «Судебное разбирательство проводится лишь в отношении обвиняемых. Борис Миронов не является обвиняемым». Так что присяжных заседателей судья обязала слушать разъяснения о книге, знать которую им нельзя – так посчитала судья, то ли сомневаясь в политнадёжности присяжных, то ли тревожась, чтобы, познав книгу, не пересели они со скамьи присяжных на скамью напротив. Вредная штука эта книга – опасная.

     Из  двух экспертов, приложивших руку к  лингвистической экспертизе, в суд явился лишь один - заведующий Центром междисциплинарных исследований института антропологии и этнографии РАН, главный редактор журнала «Этнографическое обозрение», доктор исторических наук Сергей Викторович Чешко. Низкорослый, тощий, с темно-красным лицом, уже пожилой, но с черной не побитой сединой головой, он заметно хромал, опираясь на щегольскую трость, которую бережно выложил на парапет, отделявший от зала присяжных.

     Адвокат защиты Чепурная начала с вопроса, ключевого для автора лингвистической экспертизы: «Скажите, пожалуйста, уважаемый эксперт, являетесь ли Вы лингвистом по специальности?».

     Чешко зачем-то бодро встряхнул головой: «Нет, чисто лингвистом я по специальности не являюсь». Что значит быть «нечисто лингвистом» эксперт не пояснил.

     Чепурная: «Какова Ваша специальность, согласно классификации специальностей Высшей аттестационной комиссии?».

     Чешко гордо, самовлюблённо: «Этнология, этнография, антропология. Номер специальности – 007».

     Чепурная, продолжая изучать специализацию эксперта: «Знаете ли Вы номер специальности «русский язык» согласно классификации ВАК?».

     Чешко не без вызова: «Разумеется, нет!». Действительно, почему ученый должен знать номер специальности, которая не имеет к нему ни малейшего отношения.

         Чепурная: «Вам знакомы методики, рекомендованные экспертам в методических рекомендациях № 27-19-19 от 29 июня 1999 года «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды», которые издал НИИ проблем укрепления законности и правопорядка Генеральной прокуратуры Российской Федерации»?

      Чешко задумчиво пожевал губами: «Естественно я читаю методическую литературу, я бываю в Интернете, но я, как этнолог, имею свои представления о том, как трактовать те или иные темы».

      Чепурная: «Почему, зная о методах лингвистического анализа текстов, Вы не использовали их в своем экспертном заключении?».

      Судья снимает вопрос и предупреждает  адвоката о некорректном отношении  к эксперту. Запрещено в суде сомневаться в компетентности эксперта.

      Чепурная: «Скажите, пожалуйста, уважаемый эксперт, как Вами применялись методы лингвистической герменевтики, то есть лингвистического толкования текста, без которых невозможно правильно ответить на вопрос, поставленный перед экспертизой «есть ли высказывания…»?

      Чешко, решив, видимо, избрать тактику снисходительного высокомерия, вместо конкретного ответа принялся поучать адвоката: «Метод лингвистической герменевтики мною не применялся. Мы с вами не в школе. Существует большой жизненный опыт и опыт знакомства с текстами национального и расового характера».

      Чепурная, спокойно выслушав поучения о большом жизненном опыте эксперта Чешко, продолжает задавать вопросы, обнажающие профессиональную суть экспертизы: «Применялся ли Вами метод лексико-семантического анализа текста?».

      Автор лингвистической экспертизы Чешко уже раздраженно, зло: «Вы же понимаете, что я не лингвист!».

      Прокурор, пытаясь спасти профессиональный статус эксперта, задает тому наводящий вопрос: «Позволял ли уровень Вашей компетенции провести это исследование в полном объеме?».

      Чешко неожиданно стушевался, начал оправдываться: «Человек не может сам определять свою компетенцию. Я лет пять проводил такие исследования, но мы никому свои услуги не навязывали. Заказчик сам  определяет, к кому надо обращаться».

      Сообразив, что эксперт не сумел воспользоваться  прокурорским спасательным кругом, юная прокурорша Колоскова бросает ему второй: «Существует ли определенный перечень методик, которые надо использовать при проведении лингвистического исследования?».

      Чешко, догадавшись, наконец, что ему помогают выкарабкаться, неловко вцепился в протянутую ему худенькую дамскую ручку: «Мне такие перечни не известны. По-моему, они не существуют. Государственные органы этими делами не занимаются».

      То, что Центры проведения судебных экспертиз МВД и ФСБ России Чешко вычеркнул из реестра государственных органов, посчитав, очевидно, их частными лавочками, и судья, и прокуроры предпочли не заметить.

      Подсудимый  Иван Миронов с дотошностью человека, имеющего прямое отношение к науке: «Почему в своем экспертном заключении Вы не представили научно-методического введения?».

      От  прежней бравады и снисходительного высокомерия Чешко не осталось и тени, он начал оправдываться: «Какой-то определенной модели, когда к нам обращались с этой просьбой, нам не давали, и мы о ней не знали. Теперь я уже понял, что надо все эти методы использовать. А на том этапе заказчика наша экспертиза удовлетворила».

      Ключевое  слово «заказчик», которого ученые эксперты старались «удовлетворить» и, оказывается, «удовлетворили», не прошло мимо внимания задававшего вопрос Миронова и тот сразу же попросил разъяснений: «В своих выводах Вы отталкивались от политических предпочтений или от личных взглядов заказчика?».

      Чешко как ребёнок надул губы: «Я стараюсь не отталкиваться от своих личных взглядов».

      Миронов: «А они у Вас есть?».

      Эксперт с возмущением вскрикивает: «Почему Вас интересуют мои личные убеждения?! Я не представляю человека без личных убеждений!».

      Риторический пассаж, прозвучавший с искренним пафосом, неопровержимо свидетельствовал, что взгляды эксперта и требования заказчика совпали при производстве экспертизы.

      На  этом допрос эксперта без присяжных заседателей закончился. Почему без присяжных? Потому что, оказывается, исследование специализации, уровня профессионализма эксперта, методик, примененных экспертом, присяжным знать не положено. Так и не узнали присяжные, что эксперт Чешко, сотворивший лингвистическую экспертизу, доказывающую, что читатели книги Бориса Миронова «Приговор убивающим Россию» непременно преступники и иными быть не могут, понятия не имеет о лингвистических методах исследования текстов, но зато хорошо понимает замысел заказчика и с энтузиазмом удовлетворяет его.

      В присутствии присяжных защите разрешалось лишь разбираться, какими фактами эксперт подтверждает своё заключение, что книга Бориса Миронова «Приговор убивающим Россию» является идейным вдохновителем покушения на Чубайса.

      Вошли присяжные заседатели.

     «Уважаемый  коллега! – не без торжественности  обратился Иван Миронов к эксперту. - Как историки, мы оба…».

     Заслышав про коллегу, судья зашлась в возмущенном крике: «Подсудимый Миронов! Какой он Вам коллега!? Вы - подсудимый! И господин Чешко Вам коллегой никак быть не может!».

     Странная  реакция на вполне естественное обращение историка к историку. Со слов судьи выходит так, что прерогативу именовать друг друга коллегой имеют только подсудимые.

     Миронов послушно исправляется: «Чешко, – обращается он к эксперту по новой, - в книге «Приговор убивающим Россию» цитируются документы Совета Федерации, Государственной Думы, Внешней разведки, Федеральной службы безопасности, Министерства внутренних дел, Счетной Палаты, официальные данные Роскомстата, Указы Президента Российской Федерации, постановления Правительства Российской Федерации, публикации российских и зарубежных изданий, а именно «Российская газета», «Российская Федерация сегодня», «Совершенно секретно», «Завтра», «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Парламентская газета», «Новая газета»…».

         Судья, раздраженная внушительным перечнем документальных источников книги, прерывает: «Остановитесь, подсудимый!» и вместе с прокурором углубляется в чтение экспертного заключения. Ссылок на перечисленные подсудимым источники в экспертизе нет, а «Приговор убивающим Россию» никто из них не читал. Ситуация складывается щекотливая.

     Судья выныривает из омута раздумий: «Я вопрос как заданный первым оставлю. Но предупреждаю, что допрос эксперта производится в  целях разъяснения данного им заключения, а не для анализа книги Миронова. Творческое наследие Миронова-старшего не является предметом рассмотрения суда».

     Чешко затоптался у трибуны, подыскивая подходящие случаю слова: «Насколько я понимаю, речь идет о том, что Миронов обвиняет Правительство и Президента в том, что они предали интересы России, речь идет о теории еврейского заговора… Дальше эксперт пишет, - водит Чешко пальцем по тексту собственной экспертизы, - «судить о достоверности этих фактов не могу».

     Миронов: «Это не ответ на мой вопрос. Тем  более, что слова «еврейский заговор» в тексте вообще не проходят».

     Чешко вдруг наливается нескрываемой злобой и весьма не по-научному рычит: «Проходят!».

     Миронов с сочувствием смотрит на «коллегу», жертвующего своей репутацией: «Это ложь!».

     Спор  разрешает судья, ее «Снимаю вопрос!» звучит как «брэк!» и разводит поединщиков по разным углам ринга.

     Миронов вступает в новый раунд: «Скажите, Чешко, каковы документальные источники, на которые ссылается автор в своей книге «Приговор убивающим Россию», или он делает утверждения голословно, не подтверждая их фактами?».

      Эксперт, понимая, что  находится под надёжным локотком судьи, расправляет узкие плечи и бодро отбрасывает волосы со лба: «Полагаю, что голословно».

      Миронов: «На основании чего Вы сделали такой вывод?».

      Чешко выпячивает впалую грудь: «Я делаю этот вывод на основании анализа текста. Таких фактов в произведении господина  Миронова нет».

      Иван  Миронов поворачивается к судье  и с обреченностью врача, предвидящего летальный исход, ставит диагноз  еще пытающемуся петушиться эксперту: «Это ложь, Ваша честь!».

      Судья подобно жене, не желающей понимать, что скоро станет вдовой, наваливается грудью на стол и причитает: «Суд предупреждает Вас, подсудимый Миронов, о недопустимости некорректных высказываний в отношении эксперта».

      Миронов двигается дальше: «Вам известно, Чешко, что все источники книги «Приговор убивающим Россию» являются открытыми документальными материалами, а использованная автором информация, почерпнутая из них, ни на тот период времени, ни  по сей день не оспаривалась никем как недостоверная или клеветническая?».

      Чешко покрывается нервной испариной, но не оставляет петушиного задора, все-таки он под надёжным крылом судьи: «Соблаговолите подтвердить это фактами!».

      Миронов начинает перечислять факты, но судья быстро соображает, что подсудимый вернется сейчас к тем самым неопровержимым документальным источникам книги, как материалы ФСБ, МВД, Счетной Палаты, Государственной Думы, только что запрещенным ею к оглашению и запрещает Миронову продолжать дальше. Снимает вопрос.

      Миронов, не ожидая от судьи иных маневров, переходит к следующему вопросу: «Скажите, пожалуйста, когда Вы обличаете автора в возбуждении национальной ненависти и ссылаетесь на стр. 37 книги «Приговор убивающим Россию», но при этом не приводите конкретной цитаты, Вы имеете в виду вот это высказывание с этой страницы: «По данным спецслужб, 35 процентов наркорынка Москвы контролируют азербайджанцы, наиболее известны так называемые «мингечаурская» бригада и азербайджанско-дагестанская «закатальская» бригада, специализирующиеся на содержании наркопритонов и продаже наркотиков растительного происхождения.  90 процентов героина в столицу привозят таджикские наркокурьеры («Комсомольская правда», 11.05.04)»?

      Судья яростно: «Я вопрос снимаю, так как он направлен не на выяснение информации у эксперта, а  на цитирование Бориса Миронова. Подобные вопросы я буду снимать и впредь!».

     Встает  адвокат Чепурная: «У меня возражение, Ваша  честь. Экспертами исследовалась  целиком вся брошюра «Приговор  убивающим Россию». Суд отказал нам в доведении ее содержания до присяжных заседателей. Вы нарушаете наше право на защиту».

     Судья: «Подобные высказывания в присутствии  присяжных заседателей недопустимы! Уважаемые присяжные заседатели, это есть незаконное давление на вас со стороны защиты. Действительно, в исследовании книги Б. С. Миронова суд отказал, так как она не относится к делу. У нас суд в отношении других лиц. Миронова Бориса Сергеевича вы среди подсудимых не видите!».

     Иван  Миронов удивленно: «Ваша  честь, не мы же засунули эту книгу с экспертизой в уголовное дело!».

     Судья непреклонна: «Но вы потребовали  пригласить эксперта. Вы захотели исследовать  содержание экспертизы!».

     Миронов вздыхает, понимая, что с логикой  у судьи застарелая вражда, и примирения здесь ждать не приходится. Он пробует переформулировать вопрос: «Чешко, на какую конкретно цитату из книги Вы опираетесь, когда обвиняете автора в возбуждении национальной ненависти и ссылаетесь на страницу 37?».

     Чешко возвел глаза к потолку: «Когда речь идет о контексте, не всегда нужно цитировать. Можно прочитать и увидеть».

     Миронов настойчиво: «Мне нужна конкретная цитата».

     Чешко увертливо: «У меня на руках ее нет».

     Адвокат Чепурная вынуждена вновь вернуться к компетенции эксперта: «Уважаемый эксперт, имели ли Вы право проводить эту лингвистическую экспертизу, если Вы не являетесь лингвистом и не используете специальные методы исследования текста?».

     У Чешко не выдерживают нервы: «Я прошу  обратить внимание, что экспертиза называется – экспертиза вещественных доказательств!».

     «Лингвистическая», - зачитывает Чепурная заглавие экспертного заключения в уголовном деле, но Чешко ее не слышит.

     «Как  правило, - красуется он многоопытностью, - следователь называет экспертизу социологической, этнологической или  экспертизой вещественных доказательств. Ни о какой лингвистической экспертизе здесь речи не идет».

     Чепурная  сама не ожидала, что ее вопрос приведет к такому результату: «Так Вы отказываетесь признавать свою экспертизу лингвистической?».

     Чешко вздрогнул, понял, что наговорил лишнего, но ему на выручку уже приспела судья. Вопрос снимается.

     Миронов: «В связи с вышесказанным Вами, как Вы можете объяснить тот факт, что данная экспертиза в деле называется лингвистической?».

     Судья не преминула снять и этот вопрос.

     Миронов возвращается к исследованию текста экспертизы: «Чешко, когда Вы на поставленный перед Вами вопрос «Есть ли высказывания, где бедствия, неблагополучие одной социальной, этнической или конфессиональной группы объясняются существованием и целенаправленной деятельностью (действиями) другой нации, народности, социальной, конфессиональной или этнической группы, либо отдельных представителей?» отвечаете утвердительно «Да, есть» и при этом цитируете стр. 19 книги «Приговор убивающим Россию», где автор ссылается на руководителя Центра общественных связей ФСБ России генерала Ставицкого, перечислившего этнические преступные группировки – азербайджанскую, цыганскую, таджикскую, туркменскую, чеченскую, грузинскую – Вы это имели в виду или что-то другое?».

     Судья, едва отдышавшись от только что миновавшей опасности, вынуждена снова оборонять эксперта: «Вопрос снимается как не направленный на разъяснение экспертного заключения, а направленный на цитирование источника, не исследованного в судебном заседании».

     Миронов улыбнулся, слыша знакомую формулировку: «Что Вы считаете негативными высказываниями в адрес Правительства России?».

     Чешко трясет экспертизой, причитает: «Помилуйте, вот мои выводы!».

     Миронов: «На какие конкретно цитаты Вы опираетесь?».

     Чешко натренированно увиливает от ответа: «А здесь ссылки есть – страница 9, страница 37. И общий контекст книги об этом свидетельствует».

     Миронов: «Как можно судить об объективности Ваших выводов, если Вы не можете привести ни одной цитаты?».

     Чешко в изнеможении смотрит на судью, та снимает вопрос.

     Миронов: «Когда Вы говорите о контексте, что Вы подразумеваете под этим?».

     Чешко барахтается в сетях, самим же расставленных: «Контекст означает учет общего духа книги».

     Миронов безжалостно: «А что означает «общий дух»?».

     Судья спешит на выручку, снимает «духовный вопрос».

          Миронов: «Имеет ли право эксперт, производящий лингвистическую экспертизу, устанавливать, что тот или иной факт «порочит репутацию государственных деятелей», или это исключительно право суда?».

     Чешко пытается улизнуть от ответственности: «Я отвечал только на поставленные передо мной вопросы».

     Миронов предвидел этот маневр: «Профессор!» – обращается он к приунывшему этнографу…

     «Да не профессор я!» - тихо вскрикивает  тот в ответ, и это его единственный честный ответ за весь допрос.

         «Все еще впереди, - подбадривает ученого подсудимый . - Различаете ли Вы в своей экспертизе порочащую информацию, то есть ложную, не соответствующую действительности, и позорящую информацию, то есть соответствующую реальности, за которую автор, её опубликовавший, ответственности нести не может?».

      Чешко стонет: «Я уж попугаем становлюсь! Повторяю: эксперт отвечал только на те вопросы, которые перед ним были поставлены».

      Миронов: «Какие основания у Вас утверждать, что в данной книге содержится информация, порочащая честь и достоинство лиц из Правительства?».

      Чешко бормочет маловразумительное: «Эксперт не отвечает за формулировку вопроса».

          Миронов: «Вы утверждаете, что во фразе «подобных моли путиных» содержится оскорбительная характеристика. В чем Вы усмотрели здесь оскорбление?».

      При звуках священного имени Чешко широко раскрывает глаза, ноздри его раздуваются, лицо и без того красное, багровеет, он становится в стойку поющего гимн, твердит, как заклинание: «Подобных моли путиных» – Путин и иже с ним подобны моли?! Это что, - ищет он поддержки у замершего в ожидании зала, шарит глазами по неподвижным лицам присяжных, - разве не оскорбление?!», - вершит он в патетическом ужасе, едва не задохнувшись.

     Миронов: «Скажите, личное мнение человека, его оценка тех или иных явлений, и возможность их выражать, что является неотъемлемым конституционным правом гражданина, Вы считаете, должны быть запрещены?».

      Эксперт Чешко, как бы ни был люб ему Путин, всё же не решается поднять руку на Конституцию: «Нет, не считаю».

      Миронов проверяет искренность эксперта в его приверженности к демократии: «Скажите, уважаемый доктор наук, мнения и оценки в лингвистических экспертизах обязаны верифицироваться?».

      Эксперт теряется в догадках насчет термина  «верифицироваться», пытается выкрутиться: «Объясните, пожалуйста, присяжным, что это означает. Ведь простые люди этого не знают. Вы можете попонятнее изъясняться?», - просит он подсудимого.

      Миронов понимающе улыбается уловке бедолаги: «Лингвисты хорошо знают этот термин. Верифицировать - означает подтверждать фактами».

      Но  так и не дождавшись ответа от учёного  эксперта Чешко, побоявшегося, очевидно, повторить чересчур мудрёное для  него слово, Миронов завершает свой допрос: «Скажите, содержатся ли в книге «Приговор убивающим Россию» призывы к уничтожению Чубайса, высказывания, унижающие честь и достоинство Чубайса, высказывания, порочащие Чубайса, то есть не соответствующие действительности. Если да, то какие именно?».

      Судья Пантелеева, с любопытством прислушивавшаяся к ученой дискуссии насчет верификации, встрепенулась, как петух при свете зари: «Я вопрос снимаю. Перед экспертом не ставился такой вопрос».

      Но  Чешко вдруг заговорил ворчливо: «Про Чубайса там все-таки нет. Если бы Чубайс там присутствовал,  такие примеры были бы приведены».

      Поражённый  откровенностью эксперта Миронов спешит задать ему ещё один вопрос: «Имеются ли в книге «Приговор убивающим Россию» факты государственных деяний Чубайса, нанесших стране колоссальный ущерб? Если да, то основаны они на документальных источниках или утверждаются голословно?».

      Тут уж судья и рта не даёт раскрыть не в меру разоткровенничавшемуся эксперту, немедленно снимает вопрос, не о репутации эксперта уже заботясь, а спасая, защищая само уголовное дело.

      Последним аккордом допроса ученого эксперта Чешко стал вопрос, заданный адвокатом защиты Першиным: «Проверяли ли Вы цитаты из книги «Приговор убивающим Россию» на их соответствие действительности?».

      Судья и эксперт вопрос проигнорировали. Эксперт благоразумно промолчал, а судья бранчливо проворчала: «Мне кажется, что-то другое надо проверять: обладал ли эксперт возможностью давать такие экспертизы».

      Заявление судьи буквально потрясло стены храма Фемиды. Судейское кресло усомнилось в правомерности выводов следствия! Воистину живем в эпоху крутых перемен!

      

     Проезд  до суда: от станции  метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского  областного суда. Вход свободный. Нужен  только паспорт. Зал 308.

     Любовь  Краснокутская, Информагентство СЛАВИА