Хроника суда по делу о "покушении" на Чубайса
Техника допроса свидетелей
Слово «допрос» в русском языке волочит за собой шлейф ассоциаций гнетущего свойства. На Руси принято было допрашивать с пристрастием, под пытками, под страхом или угрозой. Историческая память народа сохранила всяко-разные допросы – на дыбе, под кнутом, на огне, на морозе, на комарах... Век от века допросчики оттачивали свое мастерство, переходя постепенно от закапывания допрашиваемого в землю по шею к надеванию ему на голову целлофанового пакета, от молотьбы резиновыми дубинками по причинным местам к использованию там же электричества. Приемы допросчиков год от года все цивилизованней, как никак на дворе двадцать первый век, а в сегодняшних судах они прямо-таки дышат гуманизмом и человеколюбием. А всё же, хоть и изредка, да прорежется вдруг в замашках прокурора родовая жилка заплечных дел мастеров.
На процессе по делу о покушении на Чубайса прокурор уже не раз демонстрировал искусство ведения допроса, когда и в жестокости его не упрекнешь, - допрашиваемый стоит перед судом как миленький, целый и невредимый, живой и здоровый, - но замучивают его так, что выползает он из зала суда в состоянии скотины, исхлестанной бичом.
На заседание прибыли свидетели алиби подсудимого Ивана Миронова: соседки по дому, мать и дочь, несколько лет кряду жившие на одной с обвиняемым лестничной площадке хрущевской пятиэтажки.
Первой к допросу призвали Алевтину Михайловну Кузнецову, семидесятилетнюю женщину, которая, с трудом передвигаясь, еле добрела от дверей зала до трибуны. Ноги почти не держали ее, свидетельница ухватилась за края трибуны, словно за спасательный круг, навалилась на неширокую столешницу, практически на ней повиснув. Видно было, что долго так стоять свидетельница не сможет, но суд это не очень интересовало. Издевательски предложив свидетельнице сесть, что за трибуной сделать было практически невозможно, ибо человек тогда оказывался сидящим под столом, и, получив вежливый отказ от такого унижения, судья начала допрос обычным порядком.
Слово предоставили адвокату Миронова Ирине Чепурной: «В каких взаимоотношениях Вы были с Иваном Мироновым?».
Кузнецова: «Мы просто соседи по лестничной клетке».
Чепурная: «Вы общались с Мироновым?».
Кузнецова: «Ну, как общались, что я ему подруга, что ли. Он, когда они собирались с молодежью, у меня иногда гусятницу брал».
Чепурная: «А с кем-нибудь из членов его семьи Вы общались?».
Кузнецова: «Ну, общались по-соседски. Не то, чтобы чаи вместе распивать. А так, зайти спичек взаймы взять, деньги разменять».
Чепурная: «В какой период времени Иван Миронов проживал в качестве Вашего соседа?».
Кузнецова: «Его бабушка Любовь Васильевна переехала на новую квартиру, потом Ваня въехал сюда, и жил, пока вот это не случилось».
Чепурная: «Когда последний раз Вы видели Ивана Миронова?».
Кузнецова: «17 марта 2005 года».
Чепурная: «Вы уверены в этом?».
Кузнецова кивает: «Да, и скажу почему. У меня у сына 14 марта день рождения, а он погиб в 1992 году, в двадцать шесть лет. В день его рождения каждый год моя дочь ходит в церковь. В тот раз она 14 марта пойти не смогла. По какой причине, я сейчас уже не помню. Она сказала, что пойдёт в церковь 17 марта».
Чепурная: «Вы можете описать, при каких обстоятельствах Вы видели Ивана Миронова?».
Кузнецова начинает вспоминать: «Я заходила к нему в квартиру 17 марта 2005 года около 9 часов с просьбой разменять мне 500 рублей, чтобы рассчитаться за покупку. Накануне, 16 марта утром, часов в 9 – 10, я выгуливала собаку, сидела на лавочке возле дома, пока собака гуляла. Ко мне подошла женщина, похожая на цыганку и предложила купить нитки для вязания. Она мне показала нитки красного цвета. Я сказала, что мне красные не нужны, сказала, что возьму любого цвета, кроме красного и оранжевого. Женщина сказала, что нитки стоят по восемьдесят рублей за сто грамм. Она мне сказала, что принесёт нитки других цветов утром следующего дня, то есть 17 марта. Я сказала ей номер своей квартиры. Она пришла ко мне 17 марта примерно около 9 часов утра. Она позвонила, сказала, что принесла нитки. Я ей открыла, она вошла. Я взяла у неё два килограмма ниток синего и голубого цвета. У меня была тысяча рублей одной купюрой и две купюры по пятьсот рублей. У неё не оказалось сдачи с пятисот рублей. А у меня больше мелких денег не было. У дочери я не могла взять, её в тот момент дома не было. Она ушла с утра, часов с восьми, в храм Казанской Божьей матери в Коломенском. Она вернулась только в десятом часу, сказав, что не стала до конца стоять службу, после чего пошла гулять с собакой. Поняв, что я сама не смогу разменять деньги, тут же позвонила в дверь квартиры Вани, чтобы попросить разменять деньги. Некоторое время мне не открывали. Потом Иван открыл. Он стоял сонный, в халате, босиком. Ну, он и разменял мне деньги».
Чепурная: «А когда Ваша дочь возвратилась?».
Кузнецова: «Около десяти часов. Она не всю службу отстояла. Она пришла, а собака просилась гулять, ну, она пошла с собакой».
Чепурная: «Ваша дочь Ивана Миронова в этот день видела?».
Кузнецова: «По-моему, видела. Она говорила, что встретила Ивана с ведром, когда возвращалась с собакой».
Чепурная: «Вы верите, что Миронов Иван может быть причастен к покушению на Чубайса?».
Судья резко прерывает допрос: «Остановитесь! Суд догадками не занимается!».
Вот, кажется, и все. Что еще не ясно в показаниях свидетеля алиби Миронова? Но бразды допроса берет в свои умелые руки прокурор: «В связи с чем Вы и Ваша дочь поминаете вашего сына и брата в день его рождения, а не в день смерти?».
Кузнецова растерялась: «Мы его поминаем и в день рождения, и в день смерти».
Прокурор ухмыляется ответу: «А почему Вы запомнили, что это было именно 17 марта?».
Кузнецова: «Потому что мы с ней поссорились из-за этого. Она сказала: какая тебе разница – 14-го я пойду в церковь или 17-го?».
Прокурор надвигается на нее с ощутимой даже в зрительном зале угрозой: «Кто и в какой день ходил поминать Вашего сына в 2005 году?».
Вопрос показался жестоким даже судье, и она сняла его, как не относящийся к делу, но все последующие вопросы прокурора звучали с не меньшей изощрённостью наследника заплечных дел мастеров.
Прокурор испытывает на прочность психическую стойкость свидетельницы: «Почему Вы сами не ходили поминать сына?».
Кузнецова беспомощно оглядывается: «Я никуда не хожу, я не могу ходить».
Прокурор будто не слышит ее: «14-го марта что Вам лично помешало дойти до храма?».
Кузнецова повторяет: «Я не могу ходить, у меня артроз».
Прокурор напирает, как нахал в трамвайной давке: «Могли бы воспользоваться общественным транспортом».
Кузнецова оправдывается: «Я общественным транспортом не могу пользоваться, я туда не влезу».
Прокурор глумливо хмыкает: «А на такси почему не поехали?».
Кузнецова жалобно: «Я в храм по ступенькам не взберусь».
Прокурор, откровенно радуясь, что свидетельница попалась: «А как же Вы сюда добрались?».
Кузнецова спохватывается наконец, что не обвиняемая она, а свидетельница, поднимает голову и с достоинством глядит прямо в глаза мучителю: «Меня привезли, да под руки вели. И перед отъездом я сделала себе два обезболивающих укола».
Прокурор отводит взгляд: «До 17 марта Вы заходили к Миронову в квартиру?».
Кузнецова тяжко вздыхает, стоять ей уже невмоготу: «Я к нему иногда заходила деньги менять, а он ко мне заходил за гусятницей».
Прокурор приказным тоном: «Так вспомните, когда Вы заходили к нему до 17 марта и с какой целью?».
Кузнецова: «Я не помню, может, за полгода до этого. Вот Вы помните, что было год назад».
Прокурор как кнутом хлещет: «А у кого Вы меняли деньги до того, как Миронов въехал в эту квартиру?».
Кузнецова терпит: «Когда он не жил, то у его бабушки Любови Васильевны».
Прокурор снова замахивается: «А у кого Вы меняли деньги в то время, как Любовь Васильевна выехала, а Иван еще не въехал?».
Кузнецова смотрит на прокурора с изумлением: «Я что их каждый день меняю?!».
Бесконечная нить пустых прокурорских вопросов обвивает свидетельницу мучительной сетью, терпение и силы уже оставили её, действие спасительных обезболивающих уколов закончилось, то и дело сквозь закушенные губы прорывается стон, ей снова пытаются подставить стул, но сесть на него свидетельница уже не может, это причиняет ей страшную боль. Алевтина Михайловна остается полулежать, полувисеть на трибуне, надеясь, что иссякнут, наконец, эти никчемушные вопросы прокурора. Однако у прокурора свой замысел. Он специально тянет пытку временем, расчёт его очевиден: желая поскорее избавиться от мук, свидетельница где-нибудь да оговорится, в чем-нибудь да ошибется.
Чтобы вконец измотать слишком памятливую женщину, он требует оглашения ее допроса на следствии. Получив на то разрешение судьи, неторопливо оглашает абсолютно ничем не отличающиеся от нынешних ее показания. И снова начинает тяжкий невыносимый для свидетельницы допрос, как по заколдованному чёртовому кругу по одним и тем же вопросам: почему запомнила 17 марта, почему сама не пошла в церковь поминать сына, сколько раз меняла у Ивана деньги, для чего, почем и зачем покупала нитки, сколько раз гуляла с собакой, сколько комнат в ее собственной квартире, слышала ли, как хлопала дверь в квартире Ивана, когда у дочери был выходной… Лишенные всякого смысла и малейшей логики обильные вопросы жестокосердого прокурора преследовали одну лишь всё ту же цель – измотать и без того замученную свидетельницу, заставить ее ошибиться, оговориться, споткнуться хоть в чем-нибудь. Но бедная женщина держалась мученически стойко. Ноги болели невыносимо, руки тряслись от напряжения, лоб покрыла болезненная испарина, но она вновь и вновь повторяла то, что утверждала с самого начала еще на следствии: в утро покушения на Чубайса видела Ивана Миронова дома только что проснувшимся.
Венцом этого заплечного дознания стал в который раз заданный кнутобойцем вопрос: «А как Вы запомнили год, в котором это все случилось?».
Превозмогая боль, Алевтина Михайловна Кузнецова принялась обстоятельно объяснять давно севшим голосом: «Я сначала не помнила год, но однажды ко мне домой ночью, часов в двенадцать явился человек, представился участковым, спросил: «Где Вы были 17 марта 2005 года?». Вот тогда я и вспомнила, и на всю жизнь запомнила, что это было именно, точно в 2005-м году».
Каждый, слышавший это, вживе на себе примерил подобную историю, убеждаясь: да, такое ночное впечатление точно никогда не сотрется из памяти. Даже прокурор не мог против этого спорить. В полуобморочном состоянии Алевтину Михайловну вывели из зала.
Судья позвала для допроса вторую свидетельницу алиби Миронова - дочь Алевтины Михайловны - Елену Борисовну Тараканникову, миловидную женщину лет тридцати пяти.
Задавать вопросы вновь начала адвокат Чепурная: «Вы помните события 17 марта 2005 года?».
Тараканникова: «Да, 17 марта я встретила Ивана утром в подъезде. С утра я ходила в церковь, пришла из церкви, попила чай, позавтракала и пошла гулять с собакой. Это было около десяти».
Чепурная: «Вы в этот день работали?».
Тараканникова: «У меня выходной был по графику».
Чепурная: «Кроме того, что Вы поздоровались с Иваном, Вы о чем-либо с ним говорили?».
Тараканникова: «Я не помню».
Адвокат Михалкина подключилась к допросу: «Дата 14 марта у Вас с чем связана?».
Тараканникова: «Это день рождения моего брата. Он умер в 1992 году. Мы его в день рождения всегда поминаем. Раньше, когда мама могла ходить, то она в церковь ходила. Теперь я хожу».
Михалкина: «А 14-го почему Вы не пошли в церковь?».
Тараканникова: «Не помню сейчас. Либо работала, либо у детей тренировка».
Показания мастеровито начинает расклинивать прокурор: «Можете назвать причину, по которой Вы запомнили, что посетили храм именно 17 марта?».
Тараканникова объясняет: «Я запомнила 17 марта, потому что у нас с мамой ссора была. Сильно поругались мы с мамой из-за того, что я не 14-го, а 17-го в храм пошла».
Прокурор подлавливает: «В последние годы Вы всегда посещали храм 14-го?».
Тараканникова: «Как правило, да».
Прокурор: «А что Ивана встретили 17-го, Вы как запомнили?».
Тараканникова терпеливо: «Ну, я ходила в храм 17-го, а когда по телевизору стали говорить, что Иван обвиняется в покушении, то мы с мамой стали это обсуждать. Надо же, сосед и такое дело!».
Прокурор продолжает расщеплять показания: «Вы Миронова видели поднимающимся по лестнице?».
Тараканникова подтверждает: «Да, Иван поднимался, с ведром он был».
Прокурор цепко: «Какое у него было ведро?».
Тараканникова пожимает плечами: «Я не помню таких подробностей».
Прокурор вгоняет еще один клинышек: «Вам мама рассказала, что в квартиру к ней заходил Иван?».
Адвокат Першин первым распознает мошенническую уловку прокурора: «Я возражаю, Ваша честь».
Следом подсудимый Миронов ловит нечистого на руку: «Прокурор передергивает факты, Ваша честь».
Судейское кресло в ответ добродушно ворчит: «Ошибиться может каждый».
Вновь мельтешит карусель вопросов, чтоб закружить свидетельницу, замутить ей память, спровоцировать неточности в показаниях: как часто Ваша мама гуляла с собакой в 2005 году, в какую смену учились Ваши дети, где Вы работали в 2005 году в марте, читали ли вы книги Бориса Миронова, почему 15 и 16 марта у Вас не было выходных, помните ли Вы, когда был подрыв «Невского экспресса»… Ни один вопрос не сняла судья, как будто они и в самом деле касались обстоятельств покушения на Чубайса. Судья с прокурором в очередной раз откровенно, ярко, броско демонстрировали перед присяжными, что свидетели алиби подсудимых не заслуживают у них ни малейшего доверия, То ли дело – потерпевшие! Чубайс сказал, что был на месте покушения, и хотя никто его, кроме любимого водителя и преданного охранника даже сидящим в БМВ не видел, суд ему безгранично и безоглядно поверил, и над свидетелями его присутствия в броневике на месте взрыва издеваться не дерзнул.
Едкий осадок оставил в душе допрос свидетелей алиби подсудимого Миронова. Смесь оскорбления и раздражения, которые непременно возникают от зрелища намеренного унижения и бессовестного издевательства над людьми, пришедшими свидетелями в суд, чтобы добиться справедливого рассмотрения дела, и вроде бы достойными всяческого уважения за то, что выполняют свой гражданский долг. Так нет же!, их старательно, даже с каким-то наслаждением втаптывают в грязь, пытаются доказать, что они бессовестные лжецы, силятся опровергнуть ими сказанное любой ценой, даже путем извращения их слов. Все это творится под чутким руководством человека, которого в Российском правосудии положено почтительно именовать – Ваша честь! Это высокое обращение удержалось из всех, когда-то бытовавших в нашей истории. Ниспровергнуты и Ваше величество, и Ваше сиятельство, истлели и Ваше превосходительство, и Ваше высокоблагородие, осталась лишь одна - Ваша честь. Да и та, по всей видимости, стремительно теряет свойства, достойные почитания.
* * *
И вновь перед глазами присяжных заседателей, а с ними заодно и перед взором зрителей, предстала картина происшествия на Митькинском шоссе 17 марта 2005 года.
Сергей Александрович Фильков – невысокого роста, черноволосый, сухощавый, жилистый стал непосредственным очевидцем взрыва на обочине Митькинского шоссе. Но приглашения от обвинителей все эти пять лет так и не дождался. Его позвала свидетельствовать защита.
Тридцатипятилетний грузчик 17 марта 2005 года ехал в машине «Газель», перевозившей стеклопакеты. Из-за толкучки автомобилей, возникшей после взрыва на дороге, в «Газель» ударился «Нисан», водители и пассажиры попавших в аварию машин вынуждены были ждать приезда гаишников и потому оказались невольными и нежелательными свидетелями всего того, что случилось после взрыва.
Фильков, отвечая на вопрос защиты: «Что Вы помните о событиях 17 марта?», рассказывал, улыбаясь при воспоминаниях: «Насчет взрыва? Все помню, что было. Я был вместе с водителем на автомобиле «Газель». Услышал хлопок. Перед нами маршрутка ехала, она сразу развернулась, а иномарка ударила по тормозам, и мы с ней столкнулись. Вышли, осмотрели машины, залезли обратно. Долго сидели и все видели, делать все равно было нечего. Справа на обочине стояла иномарка (Мицубиси-Ланцер охранников Чубайса – Л.К.), открывается справа дверь у иномарки, выбегает оттуда мужчина, Он выбежал, побежал в лес, забежал в него, а секунд через пять – вспышка там, куда он убежал. Я еще говорю: «Он что, со страху в трансформатор залез?». А из водительской двери выполз мужчина, сложил ручки вот так и минут десять так просидел». Свидетель соединил на груди ладони, как это делают для молитвы, и повернулся к присяжным боком, чтобы они видели ракурс, в котором он разглядывал водителя иномарки.
Адвокат Котеночкина просит описать хлопок. Фильков охотно повествует: «Глухой хлопок, как взрывпакет взорвали».
Котеночкина: «Вы почувствовали взрывную волну?».
Фильков жизнерадостно: «Ну, нет. Только грязный снег полетел и елки закачались. А там, где был сам взрыв, оттуда после взрыва выехали лесники на «уазике».
Котеночкина: «Вы слышали стрельбу?».
Фильков: «Я не слышал ни щелчков, ни тем более стрельбы».
Котеночкина: «А какая была воронка?».
Фильков махнул рукой: «Метра два в диаметре, а глубина с полметра, не больше».
Котеночкина: «Вы сказали, что окна везли. Они разбились от взрыва?».
Фильков пренебрежительно фыркнул: «Какое там разбились! Даже царапинки никакой не было, ни на стеклах, ни на «Газели».
Подсудимый Миронов: «Человек, который сложил руки возле иномарки, он как-то волновался, нервничал?».
Фильков снова представил себе человека у иномарки, хохотнул: «Просто просидел на корточках минут десять-пятнадцать».
Миронов: «Как Вы считаете: это был боевой взрыв или имитация?».
Фильков задумывается на секунду, потом уверенно заявляет: «Боевой я не слышал, а вот взрывпакет – один к одному».
Миронов: «На иномарке были повреждения?».
Фильков переспрашивает: «Сзади? То, что я видел, – ничего не было».
Миронов: «На дороге валялось что-нибудь? Болты, гайки?».
Фильков убежденно: «Ничего».
Адвокат Квачкова Першин уточняет: «Когда была вспышка?».
Фильков: «Человек забежал в лес. Секунд через пять там была вспышка».
Першин: «Через сколько минут после взрыва была вспышка?».
Фильков: «Минут через пять-семь».
Першин: «А людей в маскировочных халатах Вы видели?».
Фильков уверенно: «Нет».
Першин: «Говоря о глубине воронки, Вы имеете в виду воронку в снегу или в грунте?».
Фильков уточняет: «В снегу, на полметра снег раскидало».
Подсудимый Найденов: «Потерпевший, сидевший у иномарки, сказал, что он находился за машиной, которую в тот момент интенсивно обстреливали».
Фильков таращит глаза и снова радушно улыбается: «Я не слышал ни одного выстрела. Если б я слышал выстрелы, меня бы через полсекунды там не было!».
Сторону обвинения очень нервирует жизнерадостная улыбка Филькова. Шугаев не выдерживает, начинает отчитывать свидетеля: «Почему Вы с таким пренебрежением говорите о людях, которые находились на месте преступления?».
Фильков недоумевает, улыбка сбегает с его лица, начинает оправдываться: «Ну, я не знал, что они находились на месте преступления. А тогда это было очень смешно смотреть как сидят, как бегают. Несерьезно всё это было»…
Нежелательные случайные свидетели, как же они портят кровь обвинению! Они почему-то не слышат выстрелов, в упор не видят разбросанных на дороге болтов и гаек от взрывного устройства, они настырно уменьшают диаметр «шестиметровой воронки» до двух метров, а глубину ее сдвигают с полутора метров до полуметра, и то в снегу, они категорически не замечают в лесу людей в маскхалатах и с автоматами в руках, у них не звенит в ушах от взрывной волны, и все случившееся они простодушно обсмеивают, потому что «несерьезно всё это было». И вот таких несерьезных свидетелей сторона защиты вытаскивает на суд, оскорбляя чувства потерпевших. Как неинтеллигентно!
Специалисты убеждены в имитации покушения
Все же и в неблагодарном следовательском ремесле есть свои поэты. Стремясь хоть как-то украсить трудную жизнь сыскаря, то и дело роющегося в мусоре и грязном исподнем, они ухитрились ввести в терминологию своей профессии музыкально-поэтическое слово «мотив», употребляя его весьма романтически в выражении «мотивы преступления». В деле о покушении на Чубайса мотив звучал как «Патетическая соната» Бетховена, то бишь революционно и бунтарски: подсудимым вменялось покушение на Чубайса «на базе экстремистских взглядов».
Поэтому суду, хочешь не хочешь, приходится заниматься взглядами подсудимых и выяснять, экстремистские они или нет. Именно для этого защита пригласила свидетелей – генерал-полковника Л. Г. Ивашова и полковника Ю. Г. Шушканова.
Как ни странно, прокурору, тому самому, который рьяно настаивал на этих экстремистских взглядах подсудимых, вовсе не глянулось их обсуждать в судебном заседании, он был резко против: «Поскольку защита не указала, какие фактические обстоятельства дела известны свидетелям, я нахожу, что следует допросить указанных свидетелей в отсутствии присяжных заседателей. Особенно это касается свидетеля Л. Г. Ивашова, ведь он не был допрошен на следствии и предыдущих судебных заседаниях. Никакими сведениями, относящимися к фактическим обстоятельствам дела, свидетель Ивашов не располагает».
Адвокаты Чубайса так дружно поддержали убеждение прокурора в неосведомленности генерала Ивашова, что на миг показалось даже, что эти достойные всяческих похвал юристы спешно окончили еще и краткосрочные курсы ясновидения и телепатии. Зал не ждал сюрпризов от судьи и несколько приуныл, уже не надеясь увидеть именитого генерала, не сходящего с газетных полос и телеэкранов, блестящего аналитика и крупного военного дипломата, вот так вживую выступающим перед публикой. Но чудо – оно ведь на то и чудо, что может быть сотворено даже в преисподней. Судья постановила: «Допросить свидетеля Л. Г. Ивашова в судебном заседании с присяжными заседателями, так как суд не вправе отказать в допросе свидетелю, явившемуся в суд по инициативе стороны».
Когда Леонид Григорьевич Ивашов встал к трибуне перед присяжными заседателями, судья скороговоркой зачитала свое обычное судейское наставление о том, что обязан делать и что ни в коем разе не может делать свидетель.
На судейскую преамбулу генерал Ивашов откликнулся неожиданной репликой: «Я давал показания в Гаагском суде, так что некоторый опыт у меня есть».
Обвинители несколько скукожились: если сравнение Московского областного суда с Гаагой окажется в пользу Гааги, выйдет большой международный скандал, который будет на руку врагам России. Поэтому Гаагский трибунал, Страсбургский суд и суд Московский областной должны были в данном заседании по делу о покушении на Чубайса ноздря в ноздрю маршировать в гордых шеренгах демократии и законности.
Адвокат Квачкова Першин опрашивал свидетеля первым: «Леонид Григорьевич, что Вам известно о фактических обстоятельствах дела?».
Ивашов ответил разочаровывающе: «Известно все то, что пишут в средствах массовой информации».
Прокурор вскинулся было изгнать неосведомленного свидетеля, но… Гаагский трибунал! Оскандалиться никак нельзя.
Першин: «При каких обстоятельствах Вы познакомились с Владимиром Васильевичем Квачковым?».
Ивашов: «С Владимиром Васильевичем Квачковым мы познакомились накануне агрессии НАТО в Югославии. У меня по просьбе посла Югославии Милошевича проводилось совещание с российскими
Першин: «Вам известны общественно-политические взгляды Квачкова?».
Прокурор страдальчески прикрыл глаза, готовый вынести все ради международной чести Мособлсуда, но судья, не выдержав его мучений, пришла на помощь обвинителю: «Вопрос снимается. Общественно-политические взгляды подсудимых предметом судебного исследования не являются».
Першин: «Имел ли Квачков ненависть к Чубайсу?».
Ивашов: «Мы в Военно-Державном союзе занимались исследованием геополитики России. Персоналий мы не касались. Поэтому знать отношение Квачкова к Чубайсу я не могу».
Першин: «Имел ли Квачков какие-либо экстремистские взгляды?».
Ивашов удивляется: «Мы обсуждали с ним аналитику. Я назову состав Военно-Державного союза. Это мощная организация, в которую входили Российская организация сотрудников правоохранительных органов, военные, общественные движения, политические партии, ассоциации ветеранов контртеррористических организаций «Альфа», «Вымпел»… Это не заговорщеская организация».
Першин: «Состоял ли Квачков в каких-либо экстремистских военных организациях?».
Ивашов: «Я знаю, что он состоял в Центре военно-стратегических исследований Генерального Штаба. Других организаций, в которых он состоял, я не знаю».
Допрос свидетеля продолжает адвокат подсудимого Миронова Оксана Михалкина: «Когда Вы познакомились с Мироновым Иваном Борисовичем?».
Ивашов: «Мы познакомились с ним в 2002 году на региональной студенческой конференции в Костроме. Вместе со мной были тогда Борислав Милошевич и Сергей Кара-Мурза. Иван Миронов вел часть конференции и мы с ним там познакомились».
Михалкина: «После 2002 года Вы с Иваном Мироновым общались?».
Ивашов: «Общались. Он просил меня быть научным руководителем его диссертации о продаже Аляски. И мы дискутировали с ним, так как взгляды наши на эту проблему отчасти расходились. И еще мы встречались, когда он был помощником С. Ю. Глазьева, а я участвовал в конференции, которую они проводили».
Михалкина: «А после 17 марта 2005 года Вы с Иваном Мироновым общались?».
Ивашов: «Общался по тем же вопросам».
Михалкина: «Вы знакомы с отцом Ивана Миронова – Борисом Сергеевичем Мироновым?».
Ивашов: «Да, знаком, тоже с 2002 года».
Судья, услышав ответ, сразу снимает его заодно с вопросом: «Борис Сергеевич Миронов к настоящему суду не привлекается».
Михалкина все же хочет вернуться к Миронову-старшему: «Вы общались с Иваном Мироновым в 2004 году, то есть после того, как его отец был объявлен в розыск?».
Судья о розыске Миронова-старшего категорически не хочет слышать и не дозволяет того присяжным: «Вопрос снимается. Уважаемые присяжные заседатели, Вы должны оставить без внимания информацию, содержащуюся в вопросах адвоката Михалкиной».
Михалкина: «В период 2004 года Иван Миронов, общаясь с Вами, высказывал неприязнь к Чубайсу?».
Ивашов: «Мы общались по другим вопросам».
Михалкина: «При Вас Иван Миронов какие-либо экстремистские взгляды по отношению к Чубайсу высказывал?».
Ивашов: «Иван Миронов - исследователь и тема его исследования - продажа Аляски Россией Соединенным Штатам. Чубайс в этой продаже не участвовал. Во-вторых, Чубайс – это категория, равная Гитлеру, и у нас эта фамилия не в ходу».
Подсудимый Миронов пытается вернуться к теме, запрещенной судьей к оглашению: «Леонид Григорьевич, Вы меня после объявления в розыск отца предупреждали о возможных провокациях в отношении…».
Судья моментально стряхивает с себя лоск Гаагской демократии, без всяких объяснений снимая не до конца прозвучавший вопрос. Миронов пытается возражать, но слышит в ответ величественное: «Все жалобы на меня в письменном виде подавайте в Верховный Суд Российской Федерации».
Миронов никуда не хочет жаловаться, он хочет лишь задать вопрос: «О каких провокациях против меня и моей семьи Вы предупреждали меня в конце 2004 года?».
Но судья предпочитает подобным вопросам жалобы в Верховный Суд. Вопрос снова снят.
Адвокат подсудимого Найденова
Ивашов: «Познакомились после их выхода из тюрьмы, на праздничном концерте, который в честь их освобождения давала Виктория Цыганова».
В допрос вступает прокурор: «Вам известна последняя занимаемая должность Квачкова?».
Ивашов: «Я знаю, что он был командиром бригады спецназа ГРУ, потом офицером Генерального штаба. Ко мне его направлял Генштаб, когда мы обсуждали вопросы спецоперации на территории Югославии».
Прокурор: «Вам известно, что Квачков работал над диссертацией?».
Ивашов: «Да, он просил меня быть его оппонентом. Я отказался. Потому что не был специалистом в этой сфере».
Прокурор: «Вам известны какие-либо статьи Квачкова?».
Ивашов: «Известны. Это были интересные научные публикации. Этими работами он участвовал в формировании облика Вооруженных сил России».
Прокурор: «Вы знакомились с какими-либо монографиями Квачкова?».
Ивашов: «Знакомился. Последняя – «Силы специальных операций» 2008 года издания».
Прокурор: «Известно ли Вам, что Квачков баллотировался в депутаты Государственной Думы?».
Ивашов: «Да, и когда посадили его, я считал, что все это провокация, потому что слишком непрофессионально все было сделано. И когда он баллотировался, я хотел помочь своему брату-офицеру и стал его доверенным лицом. В любом случае Госдума получила бы хорошего депутата, защищающего интересы избирателей и Российской армии. Когда его арестовали, мы анализировали данную ситуацию, и поняли, что это провокация».
Прокурор: «Почему Вы решили, что это провокация?».
Ивашов неторопливо рассуждает: «Пошел вал публикаций, что дача Квачкова рядом с дачей Чубайса (я еще подумал, что там за дворец такой?). Потом описывали вот этот прием – крутить кабель – прием подрывников сорок третьего года. Я военный человек и понимал, что тут явно след просыпан».
Судья насторожилась: «Какой след просыпан?».
Ивашов благодушно: «Мы анализировали в Военно-Державном союзе данную ситуацию, и входящие в Военно-Державный союз сотрудники правоохранительных органов говорили, что-де «след просыпан» – это когда дознание целенаправленно выводят на назначенных виновными людей».
Прокурор: «А про кабель сорок третьего года… Вы что имели в виду?».
Ивашов: «Я имел в виду, что это не современный уровень диверсионных операций».
Прокурор: «А Квачков готовился как
Ивашов: «Квачков готовился как офицер спецназа, он воевал в Афганистане…».
Судья рявкнула: «Остановитесь!», напрочь забыв про все гуманистические идеалы Страсбурга. Военный дипломат Ивашов вопросительно стал разглядывать руководящее кресло, столь недипломатично прервавшее его. А кресло продолжало топтать дипломатию: «Вот Вы – генерал-полковник! и...».
Свидетель Ивашов возвысил голос до командного: «Не стыдите меня этим!».
Кресло стушевалось до мягкого, извиняющегося голоска: «Леонид Григорьевич, Вы – уважаемый человек, безупречное лицо нашего общества, но тем не менее, м-м-м, несоблюдение закона все равно Вами производится…».
Прокурор: «Осведомлены ли Вы об уровне профессиональной подготовки Квачкова?».
Ивашов: «Да, по долгу службы я занимался трагедией в Таджикистане и знаю о роли Квачкова в прекращении там кровопролития».
На авансцену выдвинулся специалист по провокационным вопросам адвокат Чубайса Шугаев: «А каков современный уровень диверсионных спецопераций?».
Ивашов объясняет: «Сегодня средства для спецопераций другие. Высокоточные. Робототехника. Когда проводится спецоперация выставляется поле наблюдения, задействуются спутники».
Шугаев доволен: «Отлично. И так запросто можно это все достать простым гражданам?».
Ивашов соглашается: «Безусловно, нет. Но даже когда я служил в молодости в разведке, мы знали: один человек, один гранатомет и больше для такого дела ничего не нужно».
Шугаев: «Почему Вы считаете, что покушение на Чубайса - это инсценировка?».
Ивашов объясняет: «Применяемые сегодня средства есть и более простые, и более эффективные, и более надежные. На Кавказе вон, из гранатометов то и дело лупят по этим постам, а здесь, видите ли, их достать невозможно. Да и когда идет бой, то хоть какую-то царапину кто-то да получает».
Штатский Шугаев с апломбом любителя детективных сериалов пытается оспорить генерал-полковника: «В уголовном деле во взрывотехнической экспертизе сказано, что разлет осколков составил 100 метров, а баротравма поражала в диаметре 60 - 80 метров».
Ивашов: «Ну что ж, имитация была проведена специалистами достаточно высокого уровня, так чтоб никто не пострадал, но с явными просчетами».
Шугаев не желает сдаваться и в ход пускает ложь: «Но вот пострадала же машина Вербицкого! Вот задело, задело же Ярослава Вербицкого!».
Сторона защиты дружно протестует против искажения фактов. Вербицкого никак не задело и все это хорошо помнят. Иван Миронов смеется над неловкой подделкой Шугаева.
Судья немедленно струнит защиту: «Подсудимый Миронов предупреждается о
Шугаев меняет сферу своих интересов: «До 17 марта 2005 года Квачков выступал с критикой Чубайса?».
Ивашов: «Я не помню. Следить, кто там критикует Чубайса… Его вся страна критикует».
Шугаев: «А в тюрьме Квачков выступал с критикой Чубайса?».
Ивашов: «В тюрьме у него не было пресс-центра, я думаю».
Шугаев подкрадывается к генералу на мягких лапках: «Вы читали книгу Бориса Миронова «Иго иудейское»?».
Ивашов: «Обязательно пролистывал. Так же, как и другую его работу – про Чубайса. Вы поймите: мне важны факты, а выводы я делаю сам. А когда приводятся факты того, как наносится ущерб стране, и это связано с именем Чубайса, я не нахожу ни одного его шага, ни одного мероприятия, которое он проводил, и оно было бы на пользу всему обществу».
Шугаев топорщится из последних сил: «Вы сказали, что Иван Миронов – патриот. В чем это выражается?».
Ивашов: «Я видел на конференции, как он отвечал мордовским студентам, которые говорили, что если бы вот немцы нас оккупировали в сорок первом, мы бы жили сейчас, как в Германии. Он очень резко выступал тогда против них, что это наша Родина, и мы должны любить свою Родину. И в своей диссертации и книге он доказывает, что продажа Аляски - непатриотический шаг, зря мы ее продали, можно было ее удержать».
Подсудимый Найденов: «Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! Леонид Григорьевич, вопрос к Вам, как к крупному стратегу и аналитику: гибель Чубайса могла бы как-либо повлиять на общеполитический курс страны в целом?».
Судья спешит снять вопрос о Чубайсе, как постоянном раздражителе публики, хотя свидетель и просит ее: «Можно я скажу в пользу Чубайса!».
Но судья уже приготовила собственные вопросы Ивашову: «Леонид Григорьевич, как Вы считаете, возможно ли сделать достоверные выводы о событии на основании газетных статей и иных сообщений в средствах массовой информации?».
Ивашов объясняет просто и доступно: «Да, можно. Есть такой метод, и у нас, военных, он применяется – метод моделирования. Собираются все факты, изучается степень их достоверности. Все сопоставляешь, и модель все может сказать. На основании всего этого я и делаю вывод, что это была имитация. До деталей».
Судья: «Что Вы понимаете под словом «имитация»?».
Ивашов: «Имитация – это проведение ложной операции, которая скрывает истинные цели».
Судья: «Моделирование событий позволило сделать Вам вывод каковы цели имитации?».
Ивашов: «Это может быть столкновение чьих-либо интересов, возможно это делали, чтобы протолкнуть какую-то букву закона, ужесточающую положение, иногда это делается, чтобы вывести из игры какую-либо политическую силу или просто личность».
Прокурор с последней надеждой: «Исключаете ли Вы, что происшествие 17 марта 2005 года является неудавшейся специальной операцией?».
Ивашов не оставляет от прокурорской надежды даже песчинки: «Когда моделируешь эту ситуацию, то вылезает столько глупостей, что вывод один: это может быть только провокация, но неудачная».
Вот что значит залучить в суд блестящего аналитика и военного стратега: допрос свидетеля как-то незаметно для всех присутствующих плавно перетек в интервью с научным моделированием исследуемого происшествия, его целей и способов осуществления. И что интересно, фонтан наиболее любопытных вопросов, касающихся имитации, бил как раз со стороны обвинения, и генерал-полковник Ивашов на них очень компетентно отвечал. Нет, все-таки зря порой мы сетуем на предвзятость прокурора, судьи и адвокатов Чубайса. Иногда они тоже хотят разобраться, что же все-таки случилось на Митькинском шоссе. Тем более, когда есть возможность проконсультироваться у такого непререкаемого авторитета, как доктор исторических наук, профессор, генерал-полковник Ивашов.
Это профанация, а не спецоперация, уверены военные
Слово «свидетель», происходящее от глагола «видеть», - очень емкая категория в юриспруденции. Свидетель – это не обязательно только очевидец события. В отношении к человеку, обвиняемому в преступлении, это также лицо, знающее о нем факты, которые доказывают возможность или невозможность совершения им преступления, свидетель - это и лицо, которое может подтвердить непричастность обвиняемого к преступлению, это даже лицо, которое слышало от кого-то о готовящемся преступлении, словом, любой человек из окружения обвиняемого, может в той или иной степени являться свидетелем по его делу, рассматриваемому в суде.
Разумеется, следователи, ведущие дело, не больно-то утруждают себя бременем объективного рассмотрения всех свидетельских показаний, как в пользу, так и в урон обвиняемых. Они группируют свидетельства лишь тех, кто вписывается в канву начертанного следователем «как это было» и может подтвердить вину назначенного им в преступники человека. Так что о свидетелях невиновности обвиняемого должна озаботиться защита. Она и заботится по мере своих сил. Но что греха таить, силы эти по сравнению с возможностями, предоставляемыми судом обвинению, весьма не равные.
Вот и на этот раз, когда защита привела своих свидетелей и адвокат подсудимого Квачкова Першин заявил ходатайство об их допросе, судья Пантелеева вновь продекларировала о неравенстве, как деле, само собой разумеющемся: «Суд предупреждает сторону защиты, что свидетель может быть допрошен только по фактическим обстоятельствам дела. Если будут поставлены вопросы, не относящиеся к фактическим обстоятельствам дела, суд прервет свидетеля и удалит его из зала», - и звука подобного не произносила она, когда своих свидетелей выставляло обвинение.
Словом, куда защите в калашный ряд, где бойко обосновалось обвинение.
Свидетель Паньков Вадим Иванович, полковник спецназа, сорокалетний, плотный, налитой спокойствием, силой и уверенностью. Звезда Героя России, поблёскивавшая на его груди, судью и прокурора явно не обрадовала. О, если бы можно было потребовать у свидетеля снять ее с офицерского мундира, а заодно и мундир с его могучих плеч вместе с рядами орденских колодок, но таких полномочий суду наши законы пока еще не представили.
«Знаете ли Вы подсудимых?», - начал допрос адвокат Першин.
Паньков знал Квачкова, Яшина и Найденова, с подсудимым Мироновым никогда прежде не встречался.
Першин: «Когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Квачковым?».
Паньков слова произносит с усилием, мешают шрамы тяжелого ранения, заметно прочертившие лицо: «С Квачковым я познакомился в 2003 году на сборах частей спецназа в Краснодаре».
Котеночкина, адвокат подсудимого Найденова: «Когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Найденовым?».
Паньков: «Мы служили в одной части в Кубинке, где Александр был контрактником».
Михалкина, адвокат подсудимого Яшина: «Где и когда Вы познакомились с Яшиным?».
Паньков: «Мы тоже служили вместе после Афганистана в 1992 году. У нас сложились дружеские отношения».
Першин: «В дальнейшем Вы встречались с Квачковым?».
Паньков: «Да, он к нам в часть приезжал».
Першин: «Когда и с какой целью Квачков приезжал к Вам в часть?».
Паньков: «В 2005 году зимой. Он занятия с личным составом и офицерами проводил, а я ему показывал современные средства борьбы с боевиками».
Першин: «В чем состояли занятия, которые проводил у Вас Квачков?».
Паньков: «Он читал лекции личному составу об истории партизанского движения. А потом в учебном классе мы показывали ему трофеи из того вооружения, которое применяют боевики».
Судья недослышит последнюю фразу и резко, с капризом в голосе требует у свидетеля: «Говорите четче!».
Паньков пристально смотрит на нее: «У меня ранение в лицо, я не могу четко и долго говорить».
Судья спохватывается: «Извините».
Першин продолжает: «В других воинских частях Квачков бывал?».
Паньков: «Да. Насколько я знаю, в Солнечногорске, в Ростове».
Першин: «Располагаете ли Вы какой-либо информацией о покушении на Чубайса?».
Паньков: «Только из средств массовой информации».
Першин: «Квачков при вас высказывал угрозы в адрес Чубайса?».
Паньков: «Нет, я такого не слышал».
Михалкина: «А подсудимый Яшин при Вас угрозы в адрес Чубайса высказывал?».
Паньков: «Нет, не слышал такого».
Михалкина: «Роберт Яшин бывал в Чечне?».
Паньков: «Да, я там был как раз вместе с ним в 2001 или 2002 году».
Адвокат Котеночкина: «В вашей воинской части Квачков контактировал с какими-либо взрывчатыми веществами при исполнении своих служебных обязанностей?».
Паньков: «Когда у нас на занятиях демонстрировались изделия, естественно эти образцы брали в руки, крутили их, вертели».
Прокурор: «С лекциями о какой именно партизанской войне приезжал Квачков в вашу воинскую часть?».
Паньков: «С лекцией об истории спецназа со времен 1812 года».
Прокурор усмехается: «А какое отношение имеют образцы, которые используют боевики, к войне 1812 года?».
Паньков в ответ пытается улыбнуться: «Да это мы Квачкову показывали эти изделия, когда рассказывали о своих командировках».
Прокурор уточняет: «А что это за изделия?».
Паньков долго молчит, потом вежливо уклоняется: «Это изделия, чтобы людей убивать. Изделия… в виде фугасов».
Прокурор намекает на возможность похищения опасных изделий из части: «Ну, а фугасы у вас должны быть в боевом состоянии?».
Паньков смотрит на прокурора, как на пятиклассника, не знающего таблицы умножения: «Как они могут быть в боевом состоянии, если в них взрывчатого вещества нет. Остаточное количество на поверхности и все».
Прокурор продолжает допытываться: «А самодельные взрывные устройства вы рассматривали?».
Паньков, поняв, что прокурор в этом деле даже не пятиклассник, отвечает как неразумному дитяти: «Так это и есть фугас».
Прокурор, не понимая ответа, требует: «Назовите, что это такое».
Паньков вздыхает: «Я не могу Вам назвать. Мы говорим на разных языках. Вы не поймете, о чем я говорю: железные трубки, картонные коробки, гильзы от снаряда, все это применялось боевиками. Потом из этого были извлечены взрывчатые вещества…».
Допрос перехватил Шугаев, адвокат Чубайса: «Как часто Квачков приезжал в расположение вашей части в 2004 - 2005 году?».
Паньков: «В 2005-м приезжал раза два».
Шугаев: «Квачков участвовал у вас в каких-либо стрельбах?».
Паньков: «Я не помню».
Шугаев: «Брал ли Квачков в руки образцы взрывных устройств?».
Паньков: «Брал, их все трогали. Он в Афганистане служил и показывал: вот подобное было там-то».
Судья: «Как часто вы общались и встречались с Яшиным в 2004-2005 году?».
Паньков: «Периодически встречались. Он в гости ко мне приезжал, это же не тюрьма».
Судья: «Имел ли Яшин какое-либо отношение к средствам массовой информации?».
Паньков: «Был у него документ. Я сейчас не помню, когда он в Чечню ко мне приезжал – в 2001 или в 2002 году. Он приезжал с журналистами, привозил гуманитарную помощь, палатки эмчээсовские нам привозил, которых у нас в армии нет и никогда не будет. С отцом Софронием храм у нас строил месяца два…».
Судья: «Что за журналистское удостоверение имел Яшин?».
Паньков: «Я видел издалека. Я же не из милиции, чтобы его проверять».
Судья: «Посещал ли Яшин такие места в Чечне, где была необходимость представляться вымышленным именем?».
Паньков недоуменно, но вежливо просит: «Оформите правильно вопрос, пожалуйста».
Судья оскорбленно и раздраженно: «Спасибо за указание, товарищ генерал!».
Паньков поправляет: «Я - полковник».
Судья, чувствуя некоторую неловкость: «Ну. Будете еще».
Паньков качает головой: «Не буду, у генералов свои дети есть».
Зал смеется горькой шутке Героя России.
Судья повторяет вопрос: «Была ли необходимость Яшину представляться в Чечне вымышленным именем?».
Паньков: «В расположении нашей части по периметру стоял воздушно-десантный полк. Там был КПП, куда приходили местные жители, лица чеченской национальности. Мы все им уже примелькались, а Яшин был человек новый и мог получать от них информацию…».
Снова просит слова сторона защиты.
Адвокат Першин: «Как поражается бронированный движущийся объект?».
Паньков: «Фугасом либо гранатометом. Фугас кладется под гусеницу, либо под колесо, потому что сбоку, с обочины, броневик не поразить».
Першин уточняет: «Фугас устанавливается
Паньков: «Именно на дорогу».
Судья пытается поймать свидетеля на противоречиях: «Объясните, пожалуйста, дилетанту во взрывном деле, но специалисту в юриспруденции: каким образом при установке фугаса под полотно дороги Вы просчитывали, что автомашина пройдет именно там, где фугас установлен?».
Паньков: «Для этого есть информаторы. И потом ловят машину на повороте, когда она снижает скорость».
Судья: «При ширине дороги в несколько метров, как рассчитать, где пройдет автомашина?».
Паньков: «Под колею ставится, либо под гусеницу, либо под колесо».
Шугаев уточняет: «Фугас надо закатывать в асфальт?».
Паньков: «Да, потому что если поставить на обочине, никакого эффекта не будет».
Прокурор: «В вашей практике встречались случаи, когда объекты были установлены на обочине?».
Паньков: «У меня так восемь человек сняли, один убит, остальные ранены. Но это если фугас ставится на личный состав, который едет на броне».
Все припоминают, что на броне чубайсовского БМВ личного состава точно не было. Тогда зачем устанавливать взрывное устройство на обочине?
Второй в этот день свидетель - полковник спецназа Александр Валентинович Мусиенко - также подтвердил свое знакомство с Квачковым, Яшиным, Найденовым. С подсудимым Мироновым оказался не знаком.
Адвокат Першин: «Когда и где Вы познакомились с Квачковым?».
Мусиенко: «Я знаком с Квачковым с 1992 года, когда проходил службу в войсковой части Туркестанского военного округа».
Першин: «Вы встречались с Квачковым в начале 2005 года?».
Мусиенко: «Встречались по ряду проектов Министерства обороны».
Першин: «Где и когда Вы последний раз видели Квачкова?».
Мусиенко: «На полигоне войсковой части Солнечногорска».
Першин: «Какими проектами занимался Квачков?».
Мусиенко: «На тот момент я был ведущим специалистом по спецоперациям Генерального штаба. Мы занимались вместе исследованиями огневой мощи боеприпасов при нападении на противника из засады. Я тогда подрывал, а он записывал результаты. При взрыве боеприпаса часть его не детонируется, частицы оседают на одежде, на руках, на обуви».
Першин: «Владимир Васильевич Квачков на полигонах участвовал в стрельбах и занятиях по подрыву?».
Мусиенко: «Да».
Першин: «В какой одежде он был?».
Мусиенко: «Он бывал там в гражданской одежде, если было грязно, подменку одевал».
Першин: «Был ли замечен Квачков в хищении боеприпасов?».
Мусиенко улыбается: «Нет, такого не было».
Першин: «На каком транспорте Квачков прибывал на полигон?».
Мусиенко: «На личной автомашине СААБ зеленого цвета».
Першин: «На каком расстоянии от полигона находится стоянка автомашин?».
Мусиенко: «Метрах в пятидесяти».
Першин: «Какова была эффективность засады по методике Квачкова?».
Мусиенко: «Ну, в Афганистане была стопроцентная эффективность».
Першин: «Как поразить из засады бронированный объект?».
Мусиенко: «Бронированный объект надо сначала остановить путем организации завала».
Першин: «Устанавливается ли при этом заряд на обочине дороги?».
Мусиенко категорично: «Нет, не устанавливается».
Подсудимый Найденов: «Здравия желаю, товарищ полковник! Скажите, пожалуйста, при устройстве засад учитываются ли складки местности?».
Мусиенко: «Прежде всего».
Найденов: «При остановке движущихся объектов можно ли применять такие боеприпасы как КЗД…».
Судья: «Вопрос снимаю, так как мы не занимаемся осведомлением присяжных об общих принципах засад и организации взрывного дела».
Найденов: «Вы лично наблюдали когда-либо поражение броневого движущегося объекта противопехотной миной?».
Мусиенко успевает лишь отрицательно качнуть головой, а судья уже спешит не дать ему сказать «нет»: «Мы не занимаемся исследованием жизненного пути свидетеля».
Прокурор: «С какими взрывами Квачков имел дело, когда находился на территории вашей войсковой части?».
Мусиенко: «От гранатометов. Он ходил по воронкам, доставал осколки руками. Следы взрывчатых веществ при этом остаются на руках и одежде».
Судья: «Но Вы рассказывали лишь об одном случае стрельб, о каких же воронках Вы говорите?».
Мусиенко: «Мишени обстреливали из подствольных гранатометов. Граната разрывается при ударе ее об землю. Образуется воронка».
Судья сквозь зубы: «Все стало понятно. Вы работали по своему плану. Приехал Квачков из любопытства посмотреть. Но почему Вы стали связывать этот случай с диссертацией и научной работой?».
Мусиенко терпеливо: «Объясняю. До этого он полностью полагался на ту информацию, которую я ему давал. А тут у него появилась возможность увидеть все самому».
Вопросы обвинения, кажется, иссякли.
Адвокат Першин подвел итог со стороны защиты: «Подрыв заряда мощностью до одного килограмма в тротиловом эквиваленте и расстрел автомашины из автомата – это плохая организация спецоперации?».
Мусиенко презрительно: «Никакая!».
Но вопрос и оценка ведущего специалиста Министерства обороны по спецоперациям тонут в резюме судьи: «Вопрос снимается».
Бедные судья и прокурор! Им приходится вылавливать и изымать из вопросов защиты то, что совсем не должно звучать в процессе по делу о покушении на Чубайса, - о способах и методах профессионального подрыва движущихся объектов. Но следом, пытаясь уличить подсудимых в неудачно проведенной спецоперации, они сами же вынуждены задавать подобные вопросы, словно забыв, что их только что задавала защита и получала за это жесткий отлуп. А офицеры-спецназовцы в ответ твердили одно: таких засад не бывает, такие подрывы глупы и бесполезны, так дела не делаются. Если только кто-то не хочет сымитировать нападение, максимально гарантируя безопасность движущемуся объекту.
Как Иван Миронов попал в подсудимые
Еще пять лет назад, едва только загадочное событие на Митькинском шоссе аукнулось на страницах газет и промелькнуло на экранах телевизоров под заголовками «Покушение на Чубайса», журналисты и политики сломали головы, как сошлись в одной команде обвиняемых столь разные люди – бывшие офицеры-спецназовцы Владимир Квачков. Роберт Яшин, Александр Найденов и аспирант-историк Иван Миронов. Когда же ныне судебные заседания раз от разу доказывают, что покушение на Чубайса было вовсе не покушением, а инсценировкой, - имитацией попытки прекратить земное существование главного приватизатора России, - среди наблюдателей этого процесса вопрос стал ставиться по-иному: почему на роль обвиняемых были назначены именно эти столь разные люди, каковы мотивы отбора кандидатов в террористы, которыми руководствовались имитаторы покушения?
Вот, к примеру, знаменитая провокация с коробкой из-под ксерокса, в которой подручные Чубайса Лисовский и Евстафьев выносили 750 тысяч долларов из Дома Правительства, просчитывается легко: те, кто схватил воришек за руку, поймал и допросил их, - тогдашние ельцинские оруженосцы Коржаков и Барсуков, - были тут же с подачи как раз нашего незабвенного Анатолия Борисовича Чубайса назначены опасными заговорщиками, готовившими государственный переворот, их безжалостно сняли со всех постов. Чубайс сполна пожал плоды им же задуманной провокации: его личные враги навсегда были удалены от тела Президента.
Как и в предыдущей провокации, история на Митькинском шоссе была выпущена гулять по экранам и газетам в интерпретации Чубайса, он давал пространные комментарии о том, как и зачем его хотели убить, следствие делало громкие утечки в прессу, тщательно отредактированные службой безопасности РАО «ЕЭС», когда экс-энергетик с первых минут происшествия клятвенно заверял, что его люди будут активно помогать следствию и даже выделил для Генеральной прокуратуры частный вертолет, чтобы не мешкая словили злоумышленников. И только компания сначала подозреваемых, потом обвиняемых, а теперь уже и подсудимых, которую собрали под это дело следователи, продолжала вызывать недоумение. Ясность, наконец, внёс допрос свидетеля, представшего на последнем заседании перед судом.
Адвокат Чепурная ходатайствовала допросить по фактическим обстоятельствам дела Бориса Сергеевича Миронова, отца подсудимого Ивана Миронова. Свидетель явился в суд по просьбе защиты, и по закону отказать в его допросе судья не имела права. Да и фактических обстоятельств, связанных с Мироновым-старшим, в уголовном деле набралось предостаточно: прокурор уже называл прежде и его охотничье ружье, изъятое из квартиры В. В. Квачкова, и его книгу «Приговор убивающим Россию», найденную в большом количестве в квартире Александра Квачкова, и журналистские удостоверения, выписанные председателем Всеславянского союза журналистов Мироновым Яшину и Найденову… Всему этому присяжные могли получить объяснения из первых уст.
Однако у прокурора было иное мнение на этот счет, он твердо знал, чего не нужно знать присяжным заседателям: «Допрос отца подсудимого Миронова - Бориса Сергеевича Миронова - следует произвести без присяжных. Вопрос о том, как оказались книги Миронова у Александра Квачкова суд не интересует. Что касается оружия Миронова, то хранение этого оружия никому из подсудимых в вину не ставится». Адвокат Чубайса Коток вновь блеснул уникальными способностями ясновидящего, заявив: «Миронов Борис Сергеевич не является очевидцем преступления, поэтому по фактическим обстоятельствам дела он не может дать никаких показаний».
Судья Пантелеева задумалась дольше обычного. Пускать или не пускать отца подсудимого Миронова пред очи присяжных – вот в чем был вопрос. Но, казалось, ею решался вопрос вечный, шекспировский, гамлетовский – быть или не быть …вердикту обвинительным. В борьбе прокурора с законом в этот не первый, но редкий раз победил закон.
Вошёл седой человек с короткой стрижкой, лет пятидесяти пяти, среднего роста, в строгом темном костюме. Переступив порог, перекрестился. Никто бы и внимания не обратил на это мгновенное движение, если бы не бдительное око судьи, которая вместо «здрасьте» встретила вошедшего раскатистым: «Свидетель предупреждается в нарушении порядка в судебном заседании, выраженном в исполнении религиозного обряда при входе в зал заседания!».
Свидетель Миронов как будто и не удивился подобному приветствию, вежливо спросив встречно: «Ваша честь, в Московском областном суде отменена Конституция?».
Судья подтвердила ограниченный порядок действия Конституции в стенах Мособлсуда: «Свидетель Миронов, Вы будете удалены из зала в случае повторного отправления религиозного обряда!», доказав тем самым, что Конституция, как сотовая связь, в полном объеме действует не на всей территории России, а в судах подвергается правке, наверное, в целях дальнейшего её совершенствования.
Допрос начала адвокат Чепурная: «В марте 2005 года Вы общались со своим сыном Мироновым Иваном Борисовичем?».
Миронов: «Да, общался».
Чепурная: «По какому адресу он проживал?».
Миронов: «В бабушкиной квартире на проспекте Андропова».
Чепурная: «17 марта 2005 года Вы видели своего сына?».
Миронов: «Да. 17 марта я позвонил Ивану, он был дома, попросил его срочно приехать ко мне. Я в это время находился в федеральном розыске и жил на съемной квартире».
Тут же вмешивается судья: «Я Вас останавливаю, свидетель, Ваш федеральный розыск не имеет к делу никакого отношения!».
В зале зашептались. Те, кто был в курсе федерального розыска Миронова-старшего, успел поведать тем, кто был не в курсе, что пять лет назад бывшего министра печати России обвинили в разжигании межнациональной вражды за предвыборные материалы, которые он публиковал, когда баллотировался в губернаторы Новосибирской области. Переизбранный на новый срок губернатор Толоконский не простил сопернику обвинений в создании мафиозной преступной группировке по этническому принципу. Мафия стала охотиться на Миронова в Москве, но вовремя предупрежденный экс-министр скрылся. Два года пробыв в федеральном розыске, он был арестован в 2007 году одновременно с сыном Иваном, и этапирован в Новосибирск, где через год судебных мытарств оправдан по сроку давности. А два месяца назад в Новосибирске арестована та самая мафиозная группировка, с которой воевал Миронов на страницах предвыборных газет. Ее глава, советник губернатора Солодкин, охотившийся на Миронова-старшего, обвиняется в восьми убийствах, в числе которых два вице-мэра Новосибирска. Так что Борис Миронов в этом списке реально мог оказаться девятым.
Адвокат Чепурная: «При каких обстоятельствах Вы видели Ивана Миронова?».
Миронов: «Я просил его срочно приехать для встречи с литовцами…».
Судья: «Вопрос о том, с кем подсудимый собирался встречаться и какие вопросы решать, не ставился».
Чепурная: «В какое время Вы видели Ивана?».
Миронов: «Я просил Ивана приехать ко мне 17 марта после обеда, но то, ради чего он приехал – встреча с литовцами – откладывалась, посидели, поговорили. На встречу он поехал ближе к девяти вечера, после девяти позвонил, сказал, что арестован Владимир Васильевич Квачков».
Чепурная: «Видели ли Вы Ивана Миронова 16 марта 2005 года?».
Миронов: «Не видел. Но разговаривал по телефону. Он позвонил мне, сказал, что всё в порядке, он уже дома, это было около двенадцати ночи или даже чуть позже, после двенадцати».
Чепурная: «Чем занимался в эти дни Иван?».
Миронов: «Работал над диссертацией. Как раз в это время он вышел на очень интересные архивные материалы восемнадцатого века…».
Судья прерывает свидетеля, архивные материалы ее тоже не интересуют.
Чепурная: «Были ли у Ивана Миронова какие-либо взаимоотношения с Владимиром Васильевичем Квачковым?».
Миронов: «Да, они были знакомы, однако назвать это взаимоотношениями нельзя. Но вот в период, когда я оказался в федеральном розыске, Квачков проявлял заботу об Иване…».
Судья перечит: «Я Вас прерываю и останавливаю, свидетель. Суд не интересует Ваш федеральный розыск».
Миронов разводит руками: «Так как же тогда объяснять фактические обстоятельства дела?..».
Чепурная: «В течение какого периода времени у Ивана были взаимоотношения с Владимиром Васильевичем Квачковым?».
Миронов: «Где-то с конца 2004 по март 2005 года. Это были нечастые встречи, от силы четыре – пять, судя по тому, сколько раз Иван мне передавал приветы от Владимира Васильевича».
Чепурная: «На чем были основаны эти отношения?».
Миронов: «Это связано с тем, что мои дети в то время подвергались серьезной опасности. Меня предупредили: чтобы отомстить мне, против них могут быть провокации. Владимир Васильевич проявил заботу об Иване».
Чепурная: «С подсудимым Яшиным Иван Миронов был знаком?».
Миронов: «Знаком был, но особых отношений между ними не было».
Чепурная: «С подсудимым Найденовым Иван Миронов был знаком?».
Миронов: «Нет, не был. Они познакомились после выхода из тюрьмы».
Чепурная: «Был ли Иван Миронов знаком с Александром Квачковым?».
Миронов: «Да, был знаком».
Чепурная: «Какие у них были отношения?»
Миронов: «Практически никаких. Они почти не общались, слишком разные люди».
Чепурная: «Когда Вам стало известно, что Ваш сын подозревается в причастности к покушению?».
Миронов: «Когда его мать вызвали для допроса в Генеральную прокуратуру».
Чепурная: «Был ли у Вас разговор с сыном о том, что его подозревают в причастности к покушению?».
Миронов: «Мне стало понятно, что сыну начали мстить за меня. Я уговаривал его скрыться. Иван категорически отказался. Но у меня были серьёзные основания опасаться за его жизнь. После того, как расстреляли дочь моего друга полковника Наумова…».
В зале возобновился шепот. Громкое нераскрытое убийство полковника ГРУ казачьего идеолога атамана Наумова и его восемнадцатилетней дочери помнят многие. Параллели весьма очевидны.
Судья взрывается: «Свидетель Миронов! При допущении еще одного нарушения Вы будете удалены и допрос будет прекращен!».
Чепурная пытается сохранить свидетеля для допроса: «Так был ли у Вас разговор с сыном о том, что его подозревают в причастности к покушению?».
Миронов, уже не представляя, как изъясняться, не выходя за рамки «фактических обстоятельств», отвечает коротко: «Все его объяснения сводились к одному – это бред!».
Чепурная: «С какой целью Иван Миронов бывал на даче у Квачкова?».
Миронов: «Владимир Васильевич просил помочь с машиной, но обычно просто приглашал в баньку».
Чепурная: «В марте 2005 года бывал ли Иван на даче Квачкова и для чего?».
Миронов: «Иван говорил, что Владимир Васильевич озабочен одним - выходом монографии и тем, как это событие обмыть с сослуживцами на даче».
Чепурная: «Как Ваша книга «Приговор убивающим Россию» оказалась у Александра Квачкова в таком большом количестве – несколько пачек?».
Миронов: «Я просил Ивана передать книги для Военно-Державного союза через Владимира Васильевича. Ваня решил сделать это через Сашу. Ему было так удобнее и ближе».
Чепурная: «Как Ваше ружье оказалось на квартире у Владимира Васильевича Квачкова?».
Миронов: «Я ждал, что дома будет обыск, не хотелось терять ружье. Но если бы Квачков что-то замышлял, разве стал бы он брать ружьё у человека, который находится в розыске?».
Чепурная: «Вы оформляли журналистское удостоверение на имя Степанова?».
Миронов: «Да».
Чепурная: «Вы оформляли журналистское удостоверение на имя Ветрова?».
Миронов: «Да, оформлял».
Чепурная: «Кто просил Вас об этом?».
Миронов: «Владимир Васильевич Квачков».
Чепурная: «Оформляли ли Вы журналистское удостоверение на псевдоним?».
Миронов: «Да, это обычная практика для журналистов и писателей. У меня тоже такое удостоверение есть».
Чепурная: «Квачков объяснял, для чего это ему нужно?».
Миронов: «Я не спрашивал. Ничего необычного в его просьбе я не находил».
Допрос продолжает адвокат Михалкина: «К настоящему уголовному делу приобщена Ваша книга «Приговор убивающим Россию». Когда она была написана?».
Миронов вспоминает: «Закончил я её осенью 2004-го. В начале 2005-го она вышла».
Михалкина: «При каких обстоятельствах была издана данная книга?».
Вопрос судьей снят, как сняты и все последующие вопросы адвоката Михалкиной, касающиеся роковой книги. Кажется, судья ее прочитала и пуще сглаза боялась малейшей утечки информации из вольнодумной работы экс-министра печати России.
Михалкина меняет направление допроса: «При Вас Владимир Васильевич Квачков высказывал неприязнь к Чубайсу, Вы с ним об этом разговаривали?».
Миронов: «Были более важные вопросы и проблемы. До 17 марта 2005 года Чубайс был мне неинтересен».
Михалкина настаивает: «По свидетельству в суде генерал-полковника Ивашова Вы написали книгу «Чубайс – враг народа». Значит, Чубайс Вас все-таки интересовал?».
Миронов: «После 17 марта 2005 года, когда средства массовой информации вдруг стали преподносить Чубайса как самого эффективного и предприимчивого менеджера и стало понятно, что провокация на Митькинском шоссе с далеко идущими планами».
Михалкина умелым маневром возвращается к опасной теме: «В лингвистической экспертизе, представленной в настоящем деле, утверждается, что в Вашей книге «Приговор убивающим Россию» имеются высказывания, направленные на возбуждение ненависти, вражды, унижение достоинства в адрес группы лиц по признакам национальности. Вы согласны с такой оценкой?»
Миронов: «Нет, конечно. Конкретные факты преступлений этнических мафиозных группировок, о которых, кстати, часто упоминает министр внутренних дел Нургалиев…».
Как только судья слышит «Приговор убивающим Россию», у неё тут же срабатывает рефлекс: «Свидетель Миронов, я Вас останавливаю!».
Михалкина снова направляется в запретную зону: «В лингвистической экспертизе, представленной в настоящем деле, утверждается, что в Вашей книге «О необходимости национального восстания» имеются высказывания, содержащие призывы к осуществлению каких-либо враждебных или насильственных действий, в доказательство приводятся Ваши слова: «Лишь национальное восстание способно спасти русский народ и равно с ним все коренные народы России от реальной погибели». Вы согласны с такой оценкой экспертов?».
Миронов и здесь не согласен: «Нет, конечно. Русский язык намного богаче, чем представляют себе эксперты. Восстание – это не только винтовку в руки, это и просыпаться, пробуждаться, оживать, возрождаться, и что в том плохого, когда я говорю о возрождении национального русского духа, пробуждении русского национального сознания, возрождении ответственности за своих детей, свою семью, свою землю».
Михалкина осторожно идет тем же путем: «В лингвистической экспертизе, представленной в настоящем деле, утверждается, что в Вашей книге «Приговор убивающим
Миронов стоит на своем: «Нет, конечно. Вся книга – сплошь факты и документы. И если бы я ошибся хоть в одной цифре, хоть в одном факте, меня давно бы уже привлекли к уголовной ответственности за клевету. Но, не имея возможности опровергать очевидное, мстят моему сыну…».
Судья вспыхивает: «Остановитесь! Вопрос привлечения Вас к уголовной ответственности данное судебное заседание не интересует!».
В допрос вступает прокурор: «Скажите, пожалуйста, с какого периода Ваш сын начал посещать дачу Квачкова?».
Дача Квачкова в устах прокурора звучит как притон или ночной игорный клуб.
Миронов: «После моих событий, после октября 2003 года, и я благодарен Владимиру Васильевичу за отеческую заботу тогда о нём. Мне было очень важно, чтобы Иван был на людях, чтобы не было против него провокаций, чтобы всегда могли быть свидетели».
Прокурор: «Посещал ли Ваш сын дачу Квачкова в отсутствии ее хозяина?».
Миронов-старший успевает сказать лишь: «Я как-то с трудом себе представляю…», а прокурор уже влезает в его ответ с заранее приготовленной репликой: «Говорите как есть, не надо придумывать».
Отточенный приёмчик прокурора, использованный им в ходе суда уже не раз: унизить свидетеля, заронить сомнение в присяжных о его искренности, неожиданно наткнулся на мощную контратаку. Миронов жёстко: «Стоп! Я ничего не придумываю! Когда и где я дал Вам повод считать мои показания придумкой? Это что за провокация?! Вы что себе позволяете, господин прокурор?!».
Пойманный на хитром подленьком способе давления на присяжных, который прежде удачно сходил ему с рук, прокурор кисло сморщился. Его потрепанное достоинство защитила судья: «Свидетель Миронов предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном зале!».
Миронов тут же: «Ваша честь, я не понимаю, почему Вы защищаете нечистоплотность прокурора, а не мои законные права? Где Ваша судейская объективность!».
«Прокурор лишь неудачно выразился», - огрызнулось судейское кресло.
Реабилитированный прокурор взорлил с новым вопросом: «А после 17 марта миновала ли угроза этих, ну, провокаций, против Вашего сына?».
Миронов очень искренне: «Эта угроза, наверное, будет существовать до конца моих дней. После трех покушений на меня я уже ничего не исключаю».
Прокурор скоренько соскользнул с
Миронов: «С телефона, который у него был специально для меня и для матери».
Прокурор быстро, словно боясь куда-то не поспеть: «Назовите номер!».
Миронов: «Я и нынешний свой всякий раз проверяю, когда деньги на него кладу, а уж тот помнить… Их столько за это время перебывало! Я писатель, а не математик».
Прокурор снова спешит с компрометирующим свидетеля вопросом: «Согласно исследованной судом детализации телефонных переговоров Вашего сына в ночь с 16 на 17 марта зафиксировано его пребывание базовой станцией в поселке Крекшино?».
Миронов твердо: «Я ответил, что ответил. Иван позвонил и сказал, что он уже дома».
Прокурор не унывает: «Вам известно, где находился и чем занимался Ваш сын 16 марта?».
Миронов: «16 марта он мне звонил».
Прокурор заходит на новый круг, почему-то не сгоняемый с него судьёй за вопросы уже звучавшие: «Где находился и чем занимался Иван в ночь с 16 на 17 марта 2005 года?».
Миронов спокойно, терпеливо, сочувствуя незадачливой прокурорской доле поддерживать чужое обвинение: «Если он мне прозвонился в 12 часов ночи и сказал, что он дома, я надеюсь, что он лег спать».
Прокурор: «Что он лег спать – это Ваше убеждение?».
Миронов: «Быть убеждённым – это быть рядом. Но и по телефонному мне звонку, и по показаниям на следствии его соседки Аллы Михайловны, - он был дома».
Прокурор хищником завис над свидетелем: «Согласно детализации телефонных переговоров, Ваш сын в ночь на 17-ое вел телефонные переговоры с Александром Квачковым…».
Вскакивает Иван Миронов: «Возражаю, Ваша честь! Нет подтверждения, что именно я вел эти переговоры».
Прокурор чуть пятится: «Ваш сын связывался по телефону с Александром Квачковым?».
Миронов: «Конечно, например, когда передавал мои книги для Военно-Державного союза».
Прокурор: «Подобные контакты ранее имели место?».
Миронов: «Вряд ли. Иван и Саша очень разные люди».
Прокурор: «Имелись ли у Вашего сына какие-либо интересы в поселке Жаворонки?».
Миронов: «Иван проговаривал идею сделать небольшой косметический ремонт бабушкиной квартиры, говорил, что может попробует договориться с рабочими Роберта».
Прокурор усмехается: «Ближе, чем в Жаворонках, эту проблему нельзя было решить?».
Миронов: «В наших условиях невозможно пустить к себе в дом абсолютно незнакомых людей».
Прокурор: «Проявлял ли Ваш сын какой-либо интерес к уголовному делу Квачкова, Яшина и Найденова?».
Миронов: «Не знаю, насколько острый интерес был у самого Ивана, но с самого начала я говорил ему, что это провокация с далеко идущими последствиями. Так что внимание было заострённым».
Прокурор с улыбкой человека, достающего камень из-за пазухи: «При обыске по месту проживания в его персональном компьютере был обнаружен файл…».
Встает подсудимый Иван Миронов: «Ваша честь, прокурор вводит в заблуждение присяжных заседателей, мой персональный компьютер не изымался…».
Прокурор повышает голос: «В его персональном компьютере…».
Подсудимый Иван Миронов не уступая по тональности прокурору: «Это неправда!».
Судья просит принести дело, несколько раз перечитывает протокол обыска, убеждается, что прокурор действительно передернул факты: при обыске у Ивана Миронова обнаружили не файл в компьютере, а диск с материалами уголовного дела. И, о чудо!, впервые за многомесячное фокусничанье с документами и фактами прокурор просит прощения за ошибку. Просит прощения ПРОКУРОР! У всех в зале противоречивые чувства восторга и скепсиса. «Кается», - ликуют одни. «Прикидывается», - морщатся другие. Но этот кисло-сладкий компот чувств все равно приятен.
Прокурор с не спадающим жаром: «Откуда у Вашего сына компакт-диск с уголовным делом Квачкова, Яшина, Найденова?».
Миронов остужает его пыл: «Это мой компакт-диск, копированный мною и переданный мною ему как доказательство провокации с далеко идущими последствиями. Там ведь с первых строк обвинительного заключения видно, как это грубо и нагло состряпано… Где я взял материалы закрытого тогда судебного дела – это моё профессиональное журналистское ремесло, приёмы которого я раскрывать не намерен. Зачем Вам лишние труды».
Адвокат Чепурная возвращается к памятному дню: «Уточните, Ваш сын рассказывал, где он был утром 17 марта 2005 года?».
Миронов: «Дома он был, и тому есть авторитетные свидетели, которые это доказывали и суду, и следствию. И то, что Иван, несмотря на подтверждённое алиби, тем не менее два года отсидел в тюрьме и продолжает оставаться на скамье подсудимых, я не воспринимаю иначе как месть за меня».
Зловещим облаком слово «месть» зависло в судебном зале. Расплачиваться отцу за свою честную жизнь судьбой сына – что может быть горше.
Допрос свидетеля исчерпан.
«У меня ходатайство, Ваша честь», - заявляет Миронов-старший. Негодования или изумления – чего там больше-меньше выплеснулось на лицо судьи в тот миг, - трудно сказать, но точно взрывным оказался этот «коктейль судьи Пантелеевой».
«Какое еще ходатайство?! – взрывом громыхнуло в суде. - Вы – свидетель!».
Удивительно спокойно Миронов переживает бомбардировку, ощущение, что готов к такой атаке: «Ну, а как же мои права свидетеля. Статья пятьдесят шестая, Ваша честь».
Судья, поупиравшись, сдается, выводит присяжных заседателей и впервые на этом суде нехотя допускает ходатайство свидетеля по уголовному делу. Даже судью, оказывается, можно заставить исполнять закон.
Миронов оглашает ходатайство: «Прошу признать недопустимым доказательством по данному уголовному делу лингвистическое заключение на мою книгу «Приговор убивающим Россию», поскольку…».
Судья быстро втискивает между словами Миронова свою кавыку: «Я Вас останавливаю. Право дачи оценки обвинению свидетелю не предоставляется. Иные ходатайства у Вас есть?».
Миронов надеется заставить судью хотя бы ещё раз соблюсти закон: «Ваша честь, закон не ограничивает…».
Судья ледяным тоном: «Суд принял решение. Иные ходатайства у Вас есть?».
Миронов: «Прошу ознакомить присяжных заседателей с содержанием книги «Приговор убивающим Россию», так как лингвистическая экспертиза искажает и извращает ее содержание, что не удивительно, когда лингвистическое исследование проводит специалист по северо-американским индейцам».
Судья повторяет полюбившуюся ей формулировку отказа: «Право дачи оценки обвинению свидетелю не предоставляется!».
Спор судьи со свидетелем, вернее восстание свидетеля против беззакония судьи – какая уникальная для наших судов коллизия, где свидетель – практически уравненная в правах с подсудимым категория. Фыркнешь, зыркнешь на него, - и он уже затихорился, бедняга. А тут свидетель смеет выступать с ходатайством?! Крамола! Бунт! Крушение устоев! Погруженная в думу о непостоянстве общественного бытия, судья закрыла заседание, повелев народу освободить помещение. Народ покорно потек к выходу. Это привычное глазу овечье послушание сохранило в судье малую кроху уверенности в завтрашнем дне.
Следующее заседание в среду, 16 июня, в 11 часов.
Проезд до суда: от станции метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского областного суда. Вход свободный. Нужен только паспорт. Зал 308.
Любовь Краснокутская. (Информагентство СЛАВИА)
хорошо
