Чтобы выжить в условиях постоянно ухудшающейся российской действительности, требуются специальные знания и навыки, наподобие школьного предмета «Основы безопасности жизни». Однако школьный курс, наставляя, как пользоваться спичками, переходить дорогу, как не утонуть в реке, абсолютно игнорирует главную отечественную опасность сегодняшнего дня, чему не учат ни в одной школе, ни в одном вузе: как выстоять в суде и не сесть в тюрьму. Плачевный результат вопиющей беспечности образования: около миллиона жителей России пребывают сейчас в местах лишения свободы, а четверть мужского населения государства Российского то или иное количество лет там провела. Немногие же уцелевшие от «гребенки», так сказать, правосудия, действовали интуитивно, вслепую, наугад, ведомые больше природным умом и здравым смыслом, нежели какими-либо правилами борьбы с прокурорами и судьями. Чтобы не совершать ошибок при опасной для жизни встрече с нынешними российскими судами, надо учиться загодя, и лучше всего на живых примерах, таких как процесс по делу о покушении на Чубайса.

      Второй день допроса подсудимого Ивана Миронова сольно повела молодая поросль российской прокуратуры Елена Колоскова, которую присутствующие в зале благодушно зовут «прокурёнком». Малюсенькая, с узким строгим личиком, она, видимо, подаёт в прокуратуре большие надежды, раз ее включили в этот судьбоносный для Чубайса процесс. Пришёл её час оправдывать надежды. И Колоскова без страха ринулась в дебри … истории: «Как долго Владимир Васильевич Квачков интересовался Вашей научной работой по продаже Аляски?».

      Миронов: «Когда стали выходить мои статьи на эту тему».

      Колоскова: «Подсудимый, Вы можете назвать время и год?».

      Миронов: «Наверное, осень 2004 года».

      Колоскова: «А когда он пришел к выводу, что не сможет использовать Ваши научные разработки?».

      Миронов: «Интересоваться научной деятельностью – это не землю копать отсюда досюда. Интерес вспыхивает, угасает».

      Колоскова демонстрирует историческую пытливость: «Подсудимый, Вы можете пояснить, в чем заключается взаимосвязь деятельности спецназа и продажи Аляски?».

      Миронов терпеливо разъясняет: «Мне не доводилось смотреть научные работы Квачкова по спецназу, но могу догадываться, что они не о том, в какую часть тела нужно засунуть нож, чтобы обезвредить противника. Продажа Аляски – это пример тактики и стратегии коррумпированных государственных чиновников, когда сначала идёт планомерное искусственное банкротство Российско-Американской компании…».

      Колоскова вникать в детали курса истории не желает: «В двух словах объясните, пожалуйста».

      Миронов недовольно: «Если б Вы спросили, как пройти до буфета, я бы объяснил в двух словах».

      Судья Пантелеева обижается за свою будущую смену и требует «корректности» от подсудимого.

      Миронов повинуется: «Это не военная, не силовая потеря России - крупнейшая за всю ее историю. Отторжение гигантской Российской территории проведено врагами России без применения оружия. По сути это крупномасштабная спецоперация. Насколько я понимаю, Владимир Васильевич в своей докторской касается вопросов геополитики, в том числе проблем безопасности российских земель, которые сейчас находятся под угрозой утраты».

      Колосковой быстро наскучили исторические изыскания, столь очевидно чуждые для неё, она охотно переметнулась к более близким для себя темам: «В Ваших показаниях, подсудимый, имеются противоречия относительно материального положения Александра Квачкова. Вы говорили, что у Александра не было денег, а он при этом устраивал встречи с девочками».

      Миронов: «Я не говорил, что он устраивал «встречи с девочками». Формат его пикничков мне не известен. Что касается материального положения, это все равно, что Вы подойдете к бомжу и спросите его: если у тебя нет денег, то откуда у тебя деньги на водку, или: если ты бедный, то почему такой пьяный?».

      Судья снова призывает подсудимого  к корректности.

      Колоскова, как неутомимый рыбачок, энергично закидывает удочку, правда неясно пока, кого или что она хочет поймать на такую наживку: «Подсудимый, интересовались ли Вы у Найденова, при каких обстоятельствах он повредил руку?».

      Миронов: «Да если бы я его фамилией в  тот вечер поинтересовался, он бы и то не сказал. Это не представлялось возможным в связи с физическим состоянием Найденова».

      Колоскова настойчиво поддергивает поплавок: «Подсудимый, Вы сами видели повреждения руки Найденова, если Вас удивило, что он поздоровался левой рукой?».

      Миронов безмятежно: «С Найденовым мы поздоровались на участке. Там было темно. Фонарик свой я отключил, чтобы никого не слепить».

      Колоскова подсекает, даже голосок в азарте дрогнул: «Подсудимый, Вы говорили прежде, что видели Найдёнова спящим в кресле! Как Вы это объясните?».

      К великой досаде юной добытчицы Миронов помнит свои показания: «Ну, это ж неправда!».

      Мошенничество Колосковой заставляет подняться адвоката Чепурную: «Ваша честь, государственный обвинитель искажает показания Миронова!».

      Судья давно уже перестала играть в «объективность» суда, жёстко и открыто заняв сторону обвинения: «Уважаемые присяжные заседатели, вы должны оставить без внимания высказывание адвоката Чепурной. Вопросы прокурора основаны на тех показаниях, которые давал подсудимый».

      Миронов напоминает занедужившей старческим склерозом Фемиде свои показания на первом допросе: «Ваша честь, я не давал показаний о том, что познакомился с Найденовым в доме. Вот что я говорил в своих показаниях». Зачитывает: «Когда прибыли на дачу, я увидел Яшина, Квачкова-старшего и пьяного вдрызг мужчину, который представился Александром, протянув левую руку, пояснив, что правая у него «не алё»».

      Судье - как об стенку горох: «Вы цитируете  не представленные суду записи!».

      Прокурор Каверин не оставляет в трудную минуту ни судью, ни своего прокурёнка: «Прошу предупредить подсудимого Миронова о недопустимости искажения материалов уголовного дела! Прошу предупредить сторону защиты, чтобы она не прерывала допрос подсудимого!».

      Миронов не без восхищения от виртуозного прокурорского выверта, построенного на бессмертном принципе «сам дурак!»: «Ох, хитёр Сергей Владимирович! Хитёр!».

      Судья зорко бдит честь и достоинство прокурора: «Подсудимый Миронов предупреждается о некорректном отношении к государственному обвинителю!».

      Встаёт адвокат Михалкина: «Заявление, которое только что сделал прокурор Каверин, грубо нарушает принцип презумпции невиновности. То, что сейчас происходит, - это оказание давления на присяжных заседателей и на подсудимых!».

      Уж если взялась судья хранить прокурорскую неприкосновенность, то до конца: «Судом обеспечивается принцип равенства сторон. Принцип през…, презумп…, презумпции невиновности не нарушен». С третьей попытки судье удалось выговорить «презумпцию невиновности». Еще бы! Атавизм, можно сказать, редкое, практически не знакомое российскому правосудию слово.

      Михалкина пытается подсказать судье, что это такое: «Презумпция невиновности – когда подсудимый не обязан доказывать свою невиновность!».

      Только  судье-то это зачем, если ей это никогда  не пригодится: «Остановитесь! Мы нигде не говорим, что подсудимый обязан доказывать свою невиновность!». Какое точное замечание – не в бровь, а в глаз! Судья и прокурор действительно с радостью бы обязали подсудимого доказывать свою виновность!

     Судья Пантелеева вновь выпускает Колоскову на промысловую тропу: «Подсудимый, Вы говорили, что возили Яшина по делам его бизнеса?».

     Миронов без прежней улыбки смотрит на не такую уж и зелёную, оказывается, поросль прокуратуры, так ловко умеющую вра…, извините, передёргивать факты: «Уважаемый государственный обвинитель! Я никогда не говорил, что я возил Яшина по делам его бизнеса».

     Колоскова, не моргнув глазом: «Встречались ли Вы с Яшиным 9-го марта? Если да, то зачем?».

     Миронов: «Посмотрите по билингу. Если там есть звонки, то может, и встречался».

     Судья аж задохнулась от возмущения, она искренне потрясена нахальством подсудимого: «Это прокурор должен смотреть по билингу?!».

     Неподдельное ее возмущение доказывает, что «презумпция невиновности» для судьи Пантелеевой все-таки непривычное понятие.

     Колоскова: «Подсудимый, по детализации телефонных звонков Вы трижды звонили Яшину 9-го марта: 10:01 – проспект Андропова, 10:08 – улица Серафимовича, 11:09 – улица Профсоюзная. При этом разговоре телефон Яшина фиксируется той же базовой станцией».

     Миронов устало, не понимая, какое отношение всё это имеет к делу: «Скорее всего, мы встречались, и я куда-нибудь его повёз. Через пять с половиной лет вспомнить точнее не могу».

     Колоскова резко, испытывающее глядя на подсудимого: «Вам знаком мужчина по имени Марат?».

     Миронов с пробудившимся интересом: «Знаком. Марата зарезали в собственной ванне».

     В зале воцаряется оторопелая тишина. Прокуроры Каверин и Колоскова с изумлением смотрят друг на друга, и младшая по званию спрашивает шепотом старшего: «К-к-как зарезали?! К-когда?!».

     Впервые в процессе запахло криминалом. Мужчину по имени Марат, который почему-то сильно интересовал прокуратуру, и именем этим Колоскова рассчитывала застать Миронова врасплох, зарезали в ванне! Кто?! Где?! Когда?! Зачем?! И почему Миронов об этом знает, а прокуратура нет?! Колоскова чуть не подавилась вопросами, скопом готовыми сорваться с ее языка. Но под строгим наставническим взглядом Каверина, овладев собой, затаив дыхание, спросила главное: «Фамилию Марата можете сказать?».

     Миронов спокойно, будто не взбудоражил только что сенсацией зал: «Это его фамилия».

     Колоскова  скороговоркой, дабы не спугнуть удачу: «Имя назовите!».

     Миронов виновато: «Я не помню его имени».

     Прокуроры Каверин и Колоскова впились глазами друг в друга, бешено соображая, как заставить подсудимого развязать язык. Ох, как нужен им этот Марат! Но судья соображает быстрее. Она свирепо взглядывает на подсудимого, который по профессиональной привычке автоматически ответил на вопрос по всеобщей истории, потом с плохо скрываемым торжеством сверху вниз глядит на незадачливых обвинителей и цедит сквозь зубы: «Марат - это герой французской революции». На этом судебное следствие по факту убийства французского революционера XVIII века Марата в собственной ванне, так заинтересовавшее было прокуратуру, оказалось исчерпано.

     Но  не так просто укоротить в Колосковой азарт охотничьей тяги: «Подсудимый, пользовались ли Вы другим оружием, кроме того, что было подарено Вашему отцу?».

     Миронов: «Хоть бы один вопрос без передёрга! Я никогда не пользовался оружием, которое было подарено моему отцу. Вы какое оружие имеете в виду – холодное, нехолодное, травматическое, огнестрельное? У меня был зарегистрированный бесствольный пистолет «Оса», который периодически находился при мне. В Чубайса стреляли резиновыми пулями, из «Осы»?».

     Судья тут как тут: «Подсудимый Миронов предупреждается о некорректном поведении…».

     Колоскова: «Подсудимый, почему Вы не указали Редькина в связи с подтверждением Вашего алиби?».

     Миронов: «Ссылаться на человека, фамилии которого я тогда даже не знал, ни фамилии, ни телефона… Как я могу заявлять кого-то в свидетели, когда я вообще не знал, что это Редькин. Я вообще о нём тогда не вспомнил. Первое, что мне пришло в голову – соседка. Соображалось туго с поломанными рёбрами и разбитой головой…».

     Судья жестко и зло: «Миронов, остановитесь! Никаких справок в деле об этом нет!».

     Миронов вспыхивает: «Откуда справки? Из тюрьмы?! Да там люди пачками загибаются от гепатита, от туберкулеза, а по справкам они все вплоть до смерти были здоровыми?!».

     Судья другого мнения о российской тюрьме: «Уважаемые присяжные заседатели, высказывание подсудимого Миронова, о том, что в тюрьме люди пачками умирают, оставьте, пожалуйста, без внимания».

     Колоскова задает с виду безобидный, но с опасной подкладкой вопрос: «Какие объекты Вы посещали на проспекте Вернадского в Москве?».

     Миронов: «На проспекте Вернадского находится метро «Университет», здесь я мог бывать. Потом – метро «Проспект Вернадского» и там я мог бывать, мог бывать в кинотеатре «Звёздном», за ним есть ещё неплохой «Кофе-хауз», а за ним переплётная мастерская – и там я бывал, переплетал свой диплом. Кроме того, я мог бывать на остановке 688-го автобуса, в «Макдональдсе», в Академии народного хозяйства, где училась моя невеста, в Медицинском университете имени Пирогова, где училась моя сестра, в Научном центре акушерства, гинекологии и перинатологии, где я неоднократно встречался с другом нашей семьи академиком Владимиром Ивановичем Кулаковым. Так же я мог бывать в Московском педагогическом государственном университете, где провёл пять студенческих лет, а потом учился в аспирантуре…».

     Право же, вменить в улики причастности к событиям на Митькинском шоссе пребывание на проспекте Вернадского, потому что там имело несчастье находиться РАО «ЕЭС», – очень круто! Миллион подозреваемых может выстроиться в очереди на зону, и все как на подбор молодые, красивые, образованные, ведь проспект Вернадского - это студенческая Мекка Москвы.

     Но  для Колосковой телефонные звонки подсудимого, зафиксированные в окрестностях проспекта Вернадского - серьезная улика: «Вы можете пояснить, что Вы делали на проспекте Вернадского 3 марта в 9:05?».

     Миронов: «Я там мог находиться на учёбе, возможно, отвозил Наташу в академию, возможно, сестру подвозил».

     Колоскова тут же подсаживается вновь на любимую тему телефонных разговоров и спрашивает вполне серьёзно: «О чём Вы разговаривали 12 марта 2005 года в 9:12?».

     Миронов иронически: «По телефону? Как ни стыдно признаться, но вспомнить не могу. Говорят, есть какие-то таблетки, от которых память обостряется, так что человек всё вспоминает. Если Вы мне их дадите, может я и вспомню».

     Прокурор  Каверин, внезапно озлясь: «А Тараканникову Вы этими таблетками пичкали?».

     Миронов его успокаивает: «Господин прокурор, держите марку, чего Вы срываетесь?».

     Колоскова снова возвращается к телефонным разговорам, столь подозрительным обвинению: «О чём Вы разговаривали с Квачковым-старшим по телефону 16 октября 2004 года в 23:15?».

     Миронов: «В октябре 2004 года объявили в розыск моего отца, и неизвестные вооружённые люди пытались штурмом взять квартиру родителей. Поэтому шёл созвон и обсуждение, в том числе и с Квачковым о том, чем помочь, как получить информацию».

     Прокурор Каверин, разочарованный Колосковой, решил показать ей мастер-класс: «При осмотре автомобиля «Мерседес», которым Вы управляли по доверенности, в багажнике был обнаружен зимний камуфлированный костюм, мы здесь его исследовали. Откуда он там появился и какова цель его нахождения?».

     Миронов недоумевает: «Если я не ошибаюсь, у меня был зимний костюм - НЕкамуфлированный. Это зеленый костюм, теплый, мне потом мама такой же костюм передала в тюрьму…».

     Прокурор  Каверин как будто не слышит Миронова: «Подсудимый, Вы мне ответьте на вопрос. При осмотре автомобиля «Мерседес» был изъят теплый камуфлированный костюм…».

     Миронов: «НЕкамуфлированный!».

     Прокурор  Каверин его снова не слышит: «Здесь мы его исследовали…».

     Миронов протестует: «Да не исследовали мы его. Вы путаете. И он просто зеленого цвета!».

     Прокурор  Каверин с облегченной радостью: «То есть, Вы не желаете отвечать на вопрос?».

     Адвокат Михалкина юридическим языком пытается обличить прокурора Каверина в откровенном вранье: «Господин прокурор,  не вводите присяжных в заблуждение!».

     Миронов же взывает к его здравому смыслу: «И какое отношение этот НЕкамуфлированный костюм имел к делу спустя полтора года после события?».

     Адвокат Чепурная: «Я просила бы в связи  с последним вопросом государственного обвинителя в части камуфлированного костюма просить председательствующего  объяснить присяжным заседателям, чтобы они оставили без внимания вопросы относительно, как выразился прокурор, камуфлированного костюма, который, согласно протокола обыска, не является камуфлированным».

     Судья миротворчески: «Хорошо. Я проверю, исследовался или не исследовался». И, разумеется, «забывает» о своем обещании.

     Адвокат Михалкина возвращает допрос подсудимого к фактическим обстоятельствам дела: «По состоянию на март 2005 года, что Вам было известно о политической и общественной деятельности Чубайса Анатолия Борисовича?».

     Миронов с готовностью отвечает на этот ключевой вопрос, ведь ему вменяется статья 277-ая – «покушение на общественного и государственного деятеля»: «Никакой общественной деятельности на тот момент у Чубайса не было, да и вообще общественной деятельности у него никогда не было. Политическая деятельность Чубайса завершилась в 2003 году сокрушительным поражением «Союза правых сил» на выборах, так что это были политические трупы, которые интересовали только «Яблоко», да и сам Чубайс интересовался только дележкой либерального электората вместе с «Яблоком». Именно в 2003 году Чубайс заявил, что «если «Яблоко» продолжит воевать с СПС, то мы начнем ответные боевые действия». Кому могла помешать партия, которая окончательно потеряла свой политический ресурс, а тем более кто будет мстить обанкротившемуся политическому лидеру – остается загадкой. Государственная деятельность Чубайса закончилась в 1998 году с уходом из Правительства. Мне не удалось даже ваучера в руках подержать, а тем более получить обещанные Чубайсом две «Волги». И говорить о серьезности этого политического лидера, а тем более называть его государственным деятелем? Знаете, есть знаменитая фотография, на которой глава Всемирного банка Джеймс Вулфенсон треплет по щеке Анатолия Борисовича, как треплют собак, добрых и своих, потому что чужие за такую ласку могут и руку откусить. Говорить, что Чубайс – это серьезная, самостоятельная фигура, принимающая ключевые решения, не приходится».

     Михалкина: «По состоянию на март 2005 года Вам было известно место жительства Чубайса?».

     Миронов: «Оно мне и сейчас неизвестно».

     Михалкина: «По состоянию на март 2005 года было ли Вам известно, каким автотранспортом пользовался Чубайс и маршруты его передвижения?».

     Миронов: «Подобная информация всегда является секретной, поэтому Чубайс два года скрывал даже от суда, что 17 марта 2005 года он пересаживался со своего БМВ на другой автомобиль. Это скрывалось им в целях безопасности. Поэтому ни маршрутов передвижения Чубайса, ни на чем он передвигался, я никак знать не мог».

     И тут оказывается, что судья Пантелеева рьяно хранит не только прокуроров, но и Чубайса. Она немедленно вмешивается в показания подсудимого, даже не позаботившись о стройности своих доводов: «Суд предупреждает подсудимого Миронова о недопустимости искажения показаний потерпевшего Чубайса, который в той редакции, того содержания, в которой привел подсудимый Миронов в своем ответе, потерпевший Чубайс не давал. Поэтому я объясняю присяжным, что они должны оставить без внимания приписываемые подсудимым Мироновым слова Чубайса».

     Михалкина: «Как Вы можете объяснить тот факт, что согласно рассматриваемой в суде с участием присяжных заседателей информации, снятой с системы «Поток», где зафиксировано продвижение всего автотранспорта по Минскому шоссе и в сторону области, и в сторону Москвы с 1 марта по 17 марта 2005 года, Ваш автомобиль «Хонда», согласно исследованной судом информации, ни разу не пересекал Голицынский пост, где эта система «Поток» установлена?».

     Миронов: «Информация, снятая с системы «Поток», которая оглашалась при вас, уважаемые присяжные заседатели, не соответствует действительности, потому что, как я уже показывал, как показывали свидетели, как говорят факты, как показывает распечатка телефонных соединений, - я передвигался по данному шоссе и должен был быть зафиксирован системой «Поток»…».

     Как ужаленный вскидывается прокурор Каверин: «Ваша честь, я прошу остановить подсудимого и рекомендовать ему ответить на поставленный вопрос, а вопрос о том, соответствует ли действительности информация системы «Поток» - это прерогатива присяжных».

     Миронов не спорит: «Я тогда продолжу».

     Судья, как и прокурор, понимая всю опасность сказанного Мироновым, пытается его слова попросту заболтать: «Может быть, Вы предоставите суду право, как говорится в законе, что суд руководит заседанием. Подсудимому разъясняется, что в судебном заседании он допрашивается о фактических обстоятельствах помимо материалов уголовного дела. Что известно из материалов дела – то оглашалось или исследовалось. И стороны вправе ссылаться на них в прениях. Ваше собственное знание можете изложить по заданному вопросу?».

     Миронов излагает: «Это можно объяснить только одним. Когда имитаторы покушения прокололись на машине-двойнике, когда они узнали, что моя машина находится в сервисе, и не могла находиться 17 марта на месте происшествия, но они не знали, с какого числа она находится в сервисе, то на всякий случай зачистили от моей машины всю систему «Поток» за март».

     Судья продолжает забалтывать крайне нежелательную для обвинения информацию: «Я разъясняю присяжным заседателям, что они должны оставить без внимания и не учитывать при вынесении вердикта заявление подсудимого Миронова о том, что записи системы «Поток» были сфальсифицированы и в них искажена информация. Как вы помните, мы осматривали, воспроизводилась видеозапись. Это первое. Вы тоже должно быть помните, что было четыре диска – открывалось два. То, что касается фальсификации, если бы у защиты были бы какие-то основания, то этот вопрос подлежал рассмотрению в отсутствии присяжных заседателей. Вопрос о допустимости доказательств, то есть правильности соблюдения закона при получении данного доказательства, рассматривается в отсутствии присяжных заседателей».

     Какой изящный аргумент изобрела судья Пантелеева в этом процессе, впрочем, может, это вовсе и не ее ноу-хау, а общепринятая в российских судах уловка. Вы поняли, в чем убеждала судья присяжных?: если бы даже и было нарушение закона, то вы, уважаемые присяжные заседатели, все равно бы никогда об этом не узнали!

     Михалкина: «Как Вы можете прокомментировать утверждение эксперта-специалиста, который демонстрировал систему «Поток» в присутствии присяжных заседателей, что файл изменен после того, как система «Поток» была снята с Голицынского поста и до момента его осмотра в здании Генеральной прокуратуры?».

     Миронов: «Это подтверждает сказанное мной…».

     Судья громко, стараясь заглушить ответ Миронова, не замечая, насколько бессмысленна и бессвязна её речь: «Вопрос снят. Вопрос снят! В судебном заседании специалист наоборот говорил, что содержание файла, содержание записи изменить, как Иванов допрашивался об изменении данных – никаких нет. Пожалуйста, госпожа адвокат, задавайте вопросы».

     Михалкина: «Как Вы можете прокомментировать оглашенную в судебном заседании детализацию телефонных соединений подсудимого Яшина от 12 марта 2005 года в период с 12:47 до 13:04?».

     Миронов разъясняет продуманно и взвешенно: «Если бы базовые станции определяли местонахождение до метра, то и в этом случае оглашенные детализации ничего не дают следствию. Это во-первых. Второй момент. В 12:47 звонок Яшина фиксирует базовая станция Краснознаменск, через шесть минут - улица 30 лет Октября, это Жаворонки, через две минуты – деревня Ликино, в ту же минуту – снова 30 лет Октября в Жаворонках, потом в течение одной-единственной минуты сначала раздается звонок из Крекшино и тут же из Жаворонков. Но если посмотреть по карте, то мы увидим, что расстояние между этими населенными пунктами – от шести до пятнадцати километров. Поэтому или Яшин передвигался со скоростью от 600 до 960 километров в час, или же базовые станции могут указывать лишь примерный район с погрешностью в десять-пятнадцать километров…».

     Прокурор не дает Миронову продолжить: «Ваша честь, я прошу прервать подсудимого и дать мне возможность сделать следующее заявление!».

     Судья Миронова не прерывает и возможности прокурору для его заявления не дает, но прокурору её разрешения и не требуется, он продолжает, как начал, без малейшей паузы, при этом тоже не оглядываясь на связность запальчивой, торопливой речи: «Как справедливо отмечали в суде не только представители обвинения, но и представители защиты, в частности Квачков, название базовой станции и название населенного пункта – это не всегда одно и то же. В данном случае я имею в виду населенный пункт Крекшино. Где находится базовая станция Крекшино, мы, если участники процесса помнят, исследовали экипировку карты, и там все эти станции были помечены. На территории Жаворонков таких станций было три, в Крекшино – одна, так что станция Крекшино, она находится не в населенном пункте Крекшино, а ближе к трассе Минской, и таким образом расстояние, о котором идет речь, составляет не шесть или двенадцать километров, о чем говорит подсудимый, а гораздо меньше. Напомню, что расстояние от Жаворонков до пересечения с Минским шоссе, Митькинского с Минским, составляет примерно три километра. Само Минское шоссе, ну, там не более, я не знаю, две полосы, две полосы в одну, две полосы в другую – соответственно».

     Миронов тщетно взывает к потерявшему самообладание Каверину: «Откройте карту, господин прокурор!».

     Каверин игнорирует подсказку, заблудившись в растерянных мыслях: «Поэтому уповать на то или утверждать то, что базовая станция Крекшино – это там шесть или десять или двенадцать километров от Жаворонков – это не соответствует действительности».

     Миронов пытается охладить прокурорский пыл: «Что же Вы вводите в заблуждение присяжных, господин прокурор, я еще говорил о Ликино, я еще говорил о Краснознаменске…».

     Прокурор, исчерпав жидкие аргументы, с досады угрожает: «Не забывайтесь, подсудимый!».

     Михалкина: «Прошу не оказывать давление на подсудимого. Сделайте замечание прокурору, Ваша честь!».

     Миронов: «Что значит «не забывайтесь»? Это Вы не забывайте, господин прокурор, где мы находимся и какую роль Вы выполняете!».

     То, что прокурор Каверин сорвался на угрозы подсудимому – это понятно, нервы не выдерживают, обвинение рассыпается на глазах присяжных, как трухлявый пень, но никто в зале не ожидал, что и судья Пантелеева сорвётся на прямые угрозы: «Суд предупреждает подсудимого Миронова о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и некорректном поведении в судебном заседании. Не забывайтесь, где Вы находитесь!».

     Прокурор, так и не пришедший в себя, продолжает нести околесицу, которую мы прилежно списали с диктофона, чтобы нас не упрекнули в предвзятости: «И последнее, Ваша честь! Если говорить о возможной погрешности базовой станции, с которой в тот или иной момент базовая станция фиксирует нахождение абонента в том или ином месте, то говорить тоже самое о десяти или двенадцати километрах просто некорректно».

     Миронов пытается вмешаться в этот поток сознания: «Не искажайте, пожалуйста, моих слов. Я говорил – от десяти до пятнадцати…».

     Прокурорский взбешённый рык: «Микрофон отключите у Миронова!».

     Миронов без микрофона: «А что у нас  председательствующим вдруг стал прокурор Каверин? Я не совсем понимаю, Ваша честь, что происходит?».

     Судья прекрасно понимает, что происходит, и дозволяет прокурору говорить: «Я уже не останавливаю, уважаемые господа присяжные заседатели, чтобы не тратить лишнее время».

     Прокурор городит, что хочет, цитируем строго по аудиозаписи: «Только на территории населенного пункта Жаворонки расположены три базовые станции. Населенный пункт Жаворонки – это маленький элитно-дачный поселок, где есть, да, несколько там жилых домов. И говорить о том, что этот поселок тянется на десять-двенадцать километров, просто не корректно. Достаточно для этого просто взглянуть на карту, чтобы убедиться. Тем более, что потерпевшая Гурина показала на судебном заседании, что…».

     Михалкина не выдерживает: «Гособвинитель Каверин комментирует показания подсудимого Миронова, что недопустимо по закону…».

       «При этом искажает их, искажает  здравый смысл моих показаний», - добавляет Миронов.

     Прокурор прет напропалую: «Так вот, свидетельница Гурина показала, что базовые станции…».

     Михалкина тщетно просит, почти умоляет судью: «Про свидетельницу Гурину обвинитель вправе говорить в прениях, но не перебивать подсудимого при даче им показаний. Я обращаюсь к председательствующему судье с просьбой прекратить вопиющее нарушение гособвинителем закона!».

     Прокурор упорствует и повествует о чем-то своем: «Так вот, свидетельница Гурина показала, что от ее дома по улице 30 лет Октября до станции Жаворонки немногим более одного километра. Опять же показания…».

     Миронов пытается вернуть прокурора Каверина в действительность: «При чем тут это?! Мы говорим о Краснознаменске, Ликино и Крекшино. Три базовые станции, которые в течение шести минут фиксируют один и тот же телефон. При чем тут Жаворонки?! При чем тут всё это?!».

     Прокурор, наконец, очнулся, но только ради того, чтобы сказать: «Я прошу указать присяжным заседателям не принимать во внимание информацию, изложенную подсудимым Мироновым».

     Странное  пожелание высказал прокурор: не принимать  во внимание информацию, то есть детализацию  телефонных переговоров, которую следствие вшило в уголовное дело, чтобы обвинить подсудимых, и которую проанализировал Миронов с точки зрения здравого смысла и логики. Получается, что государственный обвинитель Каверин просит присяжных заседателей не принимать во внимание документы и аргументы обвинения!

     Судья, поняв, видимо, что прокурор впал в нервную горячку: «Суд предупреждает адвоката Михалкину о недопустимости постановки перед подсудимым вопросов, требующих специальных познаний. Подсудимый Миронов не является специалистом-экспертом в области телефонизации».

     Миронов: «Нам в школе математику преподавали. Здесь я могу прибавить, вычесть, разделить... Четыре вполне доступных действия для данного вопроса».

     Прокурор: «Зато Миронова не научили в школе сидеть и молчать, когда учительница говорит».

     Михалкина: «Председательствующий судья не учитель и мы здесь не ученики».

     Чтобы спасти рухнувшую на глазах присяжных прокурорскую привязку человека к месту по его телефонным звонкам, судья Пантелеева решается на открытое беззаконие: «Я снимаю все последние вопросы относительно зоны обслуживания телефонных базовых станций. Разъясняю присяжным заседателям, что они должны оставить без внимания снятые судом вопросы, а соответственно и ответы на них».

     Вот так-то: ни вопросов, ни ответов как  ни бывало, и всем велено об этом забыть!

     Михалкина: «Вы называете события 17 марта  на Митькинском шоссе имитацией, тогда поясните, с какой целью  она была проведена?».

     Миронов: «Сам Чубайс говорит об этом в книге  «Крест Чубайса», что к 2005 году…».

     Судья Пантелеева реагирует на фамилию Чубайса как любимцы академика Павлова – срабатывает рефлекс: «Я Вас останавливаю. Недопустимо ссылаться на материалы, не исследованные в данном судебном заседании».

     Миронов пытается объяснить без ссылки на источник: «Чубайс говорил, что для уничтожения последнего оплота советской империи – единой энергосистемы страны…».

     Судья немедля вступается за Чубайса, как рьяный его адвокат: «Я Вас останавливаю, Миронов, и предупреждаю о недопустимости искажения показаний Чубайса, данных им в судебном заседании. Если вы, уважаемые присяжные заседатели помните, то вопрос об уничтожении в интерпретации подсудимого Миронова, вопрос о разделе энергосистемы вызвал у Чубайса негодование, и он сказал, что никаких мер по расчленению энергосистемы произведено не было».

     Понимая, что судья окончательно вжилась в роль чубайсовского защитника, Миронов и задает ей вопрос как адвокату потерпевшего: «Тогда что же была за реформа РАО «ЕЭС»?».

     Пантелеева  раздваивается, выступая сразу в  ликах судьи и фанатки Чубайса: «Поэтому приписывать Чубайсу те слова, на которые ссылается подсудимый Миронов… Я нахожу, что он искажает показания Чубайса».

     Миронов заботливо пытается вывести судью из раздвоения философским призывом: «Ну, давайте сейчас будем переписывать новейшую историю России».

     И вместо благодарности слышит привычный судейский напевчик: «Миронов предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и некорректном поведении, проявлении неуважения к суду»…

     Михалкина: «Если это была имитация, то кому она была выгодна и почему?».

     Миронов: «Как я уже пытался говорить, что реформа РАО ЕЭС очень разрушительная по своим последствия, которые сравнимы с приватизацией, с уничтожением оборонного комплекса страны, эта реформа вызвала волну критики, породив очень много противников из среды влиятельных губернаторов, ученых, специалистов, политиков, и, как говорит сам Чубайс, надо было думать о неожиданных ходах, чтобы сломить это сопротивление…».

     Судья: «Я останавливаю подсудимого Миронова и предупреждаю его о недопустимости искажения показаний потерпевшего Чубайса в судебном заседании. Таких слов, на которые ссылается Миронов в своем ответе, потерпевший Чубайс не произносил, показаний такого содержания, которые приводятся в ответе Миронова, потерпевший Чубайс не давал».

     Прервем на секунду монолог судьи, чтоб восхититься её блестящим ходом: сначала судья Пантелеева снимала все вопросы к потерпевшему Чубайсу и о приватизации, и о реформе РАО «ЕЭС», а теперь, ссылаясь на обрезанный ею же допрос, говорит, что Чубайс этого не произносил, таких показаний не давал, как будто Чубайс помимо допроса на суде не проводил пресс-конференций, не распространял заявлений, не давал интервью.

       Миронов: «Имитация явилась многоходовой провокацией. В любой момент любой противник реформы по Чубайсу мог оказаться в рядах заказчиков данного покушения, и сразу все замолчали, сразу все испугались, поэтому и прошла реформа так тихо, несмотря на весь колоссальный урон, который она нанесла стране. Напомню только один момент, когда Илларионов, экономический советник Президента, прямо заявил, что в бюджет страны не попали тридцать два миллиарда долларов, которые должны были поступить за распродажу Чубайсом энергосистемы. Второй момент, когда мы говорим о многоходовости имитации, то это и мощнейший удар по одному из немногих сохранившихся ведомств, обеспечивающих безопасность нашей страны – по Главному разведывательному управлению Генерального штаба. И лучшей фигуры для этого, чем Владимир Васильевич Квачков, оказавшийся соседом Чубайса, трудно было найти. А, обрисовав его круг общения, выбрали меня, потому что от меня рассчитывали получить нужные показания на Рогозина и Глазьева, чтобы нанести удар по народно-патриотическим силам России – реванш Чубайса за проигрыш на выборах в 2003 году, помните, когда Чубайс вышел из Центризбиркома и сказал, что мы проиграли только сражение, война еще впереди…».

     Судья затягивает привычные мантры: «Подсудимый  Миронов предупреждается…».

     Анатомия допроса в суде – к чему она нам? В бесправовой современной России это знание как основа безопасности жизни. Видите, как просто оказаться сегодня в подсудимых да ещё по самым тяжким статьям! И при этом попробуйте без должной подготовки защищаться в суде, где гособвинитель и судья – словно брат с сестрой и дружно слаженно дуют в одну дуду, где подтасовка фактов, искажение  обстоятельств дела – рутинная прокурорская работа, где подсудимого то и дело перебивают, адвокатов защиты грубо затыкают, а председательствующая судья не может с первого раза выговорить – «презумпция невиновности»!

      Проезд  до суда: от станции  метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского  областного суда. Вход свободный. Нужен  только паспорт. Зал 308.

Любовь  Краснокутская.

(Информагентство  СЛАВИА)