Процесс по делу о покушении на Чубайса  вплотную приблизился к развязке. После завершения прений осталось прозвучать лишь последнему слову подсудимых, и присяжные заседатели отправятся в совещательную комнату выносить вердикт.

     Последнее слово подсудимого… Есть в этом выражении что-то от предсмертного  завещания, потому что смерть, как  и тюрьма, тоже наступает по приговору судьбы. Звучат в формулировке «последнее слово подсудимого» и нотки прощания человека, отправляемого на войну или в далекое путешествие, откуда не всегда возвращаются. Словом, всякий, кто стоял у рубежа, когда нет пути назад, кто прощался с родным домом, не чая увидеть его вновь, поймет, что такое – «последнее слово подсудимого». В свое «последнее» надо вместить все, что ты хочешь сказать присяжным заседателям накануне того, как они решат твою судьбу. И как уместить это всё в несколько минут судебного завещания? А, главное, как высказать в последнем слове свою неугасающую надежду на справедливость?

     Удивительно, но именно в суде мы все, порой не справедливо поступающие в обыденной  жизни с нашими близкими и дальними, здесь, в суде, надеемся и уповаем именно на справедливость. Справедливость – это архетип нашего сознания, которым, как у нас принято считать, можно пренебречь в быту и на работе, но только не в суде. Ибо суд – это место, где, в понимании русского человека, ДОЛЖЕН храниться эталон справедливости. Не будет этого эталона, затеряют его, перекорежат, испачкают или затрут, - и общество скатится в беспредел гражданской войны, где эталон справедливости будет вновь добыт и установлен нерушимо, но только уже кровью и жертвами.

     Последнее слово подсудимых Квачкова, Яшина, Найденова, Миронова, - именно в таком порядке они решили выступать, - собрало так много народу, что все не уместились в судебный зал, несмотря на дополнительно внесенные в него скамьи.

     Первым  вышел к трибуне подсудимый Квачков, которого только что, после полугодового перерыва, наконец-то впустили в судебное заседание: «Уважаемый суд! Перед началом своего последнего слова я бы хотел изложить требования статьи 293 Уголовно-процессуального кодекса. Пункт 1. После окончания прений сторон председательствующий предоставляет подсудимому последнее слово. Никакие вопросы к подсудимому во время его последнего слова не допускаются. Пункт 2. Суд не может ограничивать продолжительность последнего слова подсудимого определенным временем. При этом председательствующий вправе останавливать подсудимого в случаях, когда обстоятельства, излагаемые подсудимым, не имеют отношения к рассматриваемому уголовному делу. В дополнение к этому статья 294 УПК РФ. Если участники прений сторон или подсудимый в последнем слове сообщат о новых обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, или заявят о необходимости предъявить суду для исследования новые доказательства, то суд вправе возобновить судебное следствие. По окончании возобновленного судебного следствия суд вновь открывает прения сторон и предоставляет подсудимому последнее слово».

     Видно было, как заметно побелела судья, поняв, что последнее слово подсудимых  пройдет в суде не споро и не гладко, в любом случае не так, как она себе представляла, привычно попирая всякие нормы Уголовно-процессуального закона.

     Квачков уверенно продолжал: «В мировой и отечественной судебной практике подсудимый в своем последнем слове имеет право даже изложить обстоятельства, о которых суду не было известно, но они имеют отношение к рассматриваемому делу, особенно если об этих обстоятельствах нам не дали сказать в процессе. Обвинение в четвертый раз орудует против подсудимых, но теперь действует более бесстыдно…».

     Судья Пантелеева нашла, наконец, возможность прервать подсудимого: «Подсудимый Квачков, я Вас останавливаю! Уважаемые присяжные заседатели, оставьте без внимания высказывания некорректного характера в адрес участников процесса».

     Владимир  Квачков терпеливо и стойко переносит выпад судьи: «Для того, чтобы понять смысл события на Митькинском шоссе, надо ответить на два главных вопроса: какова была цель нападения и кто напал на проезжавшие машины. На наш взгляд, целью нападения была имитация покушения на Чубайса. Но в суде защиту лишили возможности исследовать имитацию покушения на Чубайса…».

     Судья вклинивается в образовавшуюся паузу, как колун в трещину в дубовой чурке: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания заявление подсудимого Квачкова об ограничении прав стороны защиты. Защиту никто не ограничивал в предоставлении доказательств».

     Квачков лишь улыбается при воспоминании о репрессивных методах ведения суда Пантелеевой: «А теперь доказательства имитации покушения на Чубайса…».

     То, что произошло дальше, описать  вкратце довольно трудно, ибо это  была бесконечная череда реплик подсудимого  и судьи. Каждый факт, приводимый подсудимым, большинство из которых звучали не раз в суде, были зафиксированы в материалах дела свидетелями, экспертами, документами, неистово оспаривался судьей категорически и зло: «Подсудимый Квачков предупреждается об искажении фактических обстоятельств дела!». Судье Пантелеевой не важно было, что факты, оглашаемые Квачковым, цитировались им со строгими и точными ссылками на тома уголовного дела, судье было наплевать, что свидетели, на чьи слова ссылался подсудимый, во всеуслышанье говорили это перед присяжными, главное для нее было – не допустить, чтобы присяжные заседатели ещё раз убедились, что имитация покушения ДОКАЗАНА в судебном следствии. Судье Пантелеевой важно было своими постоянными занудными вклиниваниями в последнее слово Квачкова разрушать ту целостную, ёмкую, убедительную картину имитации на Митькинсклом шоссе 17 марта 2005 года, которую тот представлял присяжным заседателям.

     Судья Пантелеева черной кошкой металась между доводами подсудимого Квачкова, заметая хвостом – «Оставьте без внимания! Не должны учитывать при вынесении вердикта!» - все, что тот говорил. Когда хвост уставал, судья показывала когти - грозила Квачкову удалением из зала, на что тот отвечал изумлённым риторическим вопросом: «Ваша честь, Вы желаете лишить меня последнего слова!?».

     Всем  было прекрасно известно, что лишить подсудимого последнего слова НЕЛЬЗЯ. Но ведь попугать-то можно! И судья  пугала, прямо-таки застращивала, почему-то ссылаясь при этом на закон, запрещающий  это делать. И вот, ознакомьтесь, последний писк судебной казуистики в ухищрениях судьи Пантелеевой: «Подсудимый Квачков, согласно закону, председательствующий предоставляет подсудимому последнее слово, но ведь может это право и отнять, если Вы не будете подчиняться закону!».

     Пантелеева настолько часто и надолго перебивала подсудимого, что Квачков совершенно искренне находил обоснованным время от времени спрашивать её: «Ваша честь, это чье последнее слово – мое или Ваше? Может быть, Вы закончите свое, а я потом продолжу свое?». Но юридическая фантасмагория продолжалась, и судья упорно перемалывала, кромсала, резала последнее слово подсудимого Квачкова, тщательно перемешивая его со своими долгими пустыми никчемными монологами. Её задачей было забалтывать проговорённое Квачковым, не давать его словам закрепляться в сознании присяжных. Иногда она выдыхалась, и ей на помощь тотчас приходил … прокурор Каверин. Подобного беспредела вряд ли помнят стены суда! Прокурор Каверин вальяжно и по-хозяйски, да что я слова помягче выбираю! – нагло, по-хамски вставал Каверин и начинал «поправлять» последнее слово подсудимого! То, что закон не позволяет даже судье, делал прокурор при полном одобрении судьи. Пантелеева выслушивала прокурора не просто с одобрением, видно было, что она ещё и благодарна была ему за  помощь, и, передохнув немного во время пассажей Каверина, привычно подхватывала монологи прокурора просьбой к присяжным «оставить сказанное подсудимым Квачковым без внимания».

     Рассказывая о том, в каком порядке следовали  машины Чубайса и его охранников по Митькинскому шоссе, Квачков достал для наглядности склеенную из картонок схему движения кортежа и развернул ее перед присяжными. Судья сработала пронзительно и моментально, как хороший датчик пожарной опасности: «Уважаемые присяжные заседатели, смотрите в мою сторону! В мою сторону! Подсудимый Квачков, уберите схему! Вы не имеете права пользоваться материалами, не исследованными в суде!». Надо ли помечать, что Пантелеева говорила неправду: очередность нахождения машин на Митькинском шоссе во время взрыва в суде изучена вдоль и поперёк, Квачков лишь для наглядности вычертил это на схеме, представив точное расстояние между машинами и длину самих машин. Представленная картина действительно не оставляла даже камушка от утверждения прокуратуры, что машины были слишком далеки от места взрыва и потому, дескать, не пострадали. Но важнее того была демонстрация нечистоплотности следствия, не пожелавшего разыскать и расспросить ни водителя, ни пассажиров переполненной «маршрутки», на глазах которых, прямо у них перед носом разворачивалась вся картина «покушения»!

     Квачков законопослушно возразил: «Ваша честь, это новые обстоятельства, не известные  суду. Я имею право их представить, а Вы, если найдете их важными, можете возобновить судебное следствие, согласно статье 294-й УПК».

     Что в ответ заверещала судья, разобрать на диктофоне невозможно, зато хорошо слышно подсудимого Яшина, который встал в этот момент: «Ваша честь, почему Вы препятствуете нашей защите? Вы всё время скрывали от присяжных правду. Вы даже сейчас, в последнем слове, не даёте нам говорить. Вы попираете даже наше право на последнее слово! Вы что творите с прокурором и Чубайсом! Прекратите произвол!».

     Миг тишины и вдруг тихое, отчётливое из зала «Позорище!».

     Судья заголосила, нет, взвыла как сирена: «Пристав, заберите у Квачкова схему! Уважаемые присяжные заседатели, покиньте зал!».

     Присяжные вышли. Судья, свирепо всматриваясь в зрителей, вопросила: «Приставы, укажите, кто из присутствующих в зале допустил сейчас выкрик».

     Приставы  не успели сдвинуться с места, как с крайней скамьи степенно поднялся седовласый рослый и прямой, несмотря на почтенный возраст, мужчина. Стать и спокойная уверенность его произвели впечатление на Пантелееву, та спросила, умерив пыл: «Это Вы кричали «позор»?».

     «Не позор, а позорище! – жёстко поправил её старик, устав сдерживать возмущение, накопленное за минувший час: «Я говорю, что это позорище! Даже в фашистском суде Димитрову давали слово, последнее слово, и не прерывали его так!, и была допущена международная пресса! Он Геринга поставил на колени! А здесь Вы что творите?! То, что фашисты себе не позволяли! Это же страшнее фашистского суда!».

     Судья Пантелеева, ничуть не смущенная: «Назовите Вашу фамилию?».

     «Генерал-лейтенант Фомин Алексей Григорьевич. Ветеран Вооруженных Сил».

     Судья всё мимо ушей: «Фомин Алексей Григорьевич удаляется за нарушение порядка в судебном заседании!».

     Генерал твёрдо и уверенно: «Не выйду!».

     Судья истерично: «Приставы! Удалите его!».

     Служивые  мешкают, в их взглядах растерянность и … боль. Они явно не хотят оскорбить старика.

     Полковник Квачков сходит с трибуны и становится рядом с Фоминым: «Генерала тронуть не дам!».

     Громовым  голосом Яшин взывает к судье: «Вы намеренно провоцируете скандал!».

     Генеральский  голос Фомина перекрывает даже яшинский бас: «Что здесь творится? Это - суд?! Мы за что воевали?!».

     Обстановка  накаляется, как железный лом в кузнечной печи. Таким ломом можно и суд разворотить до фундамента. Судья это поняла: «Объявляется перерыв на десять минут!».

     После перерыва и, вероятно, консультаций с вышестоящими, судья вдруг переменилась, теперь она позволяет говорить Квачкову практически без купюр «прошу оставить без внимания сказанное Квачковым» и самоличной цензуры «подсудимый Квачков предупреждается об искажении материалов дела».

     Зал слушает В. В. Квачкова в полной тишине: «Уважаемые заседатели! Позволю себе надеяться, что вы за десять месяцев смогли разобраться в обстоятельствах этого дела, чтобы вынести основанный на законе и совести вердикт. По каждому подсудимому и каждому деянию вам предстоит ответить на три вопроса. Первое. Доказано ли, что имело место преступное деяние? Второе. Доказано ли, что это деяние совершил подсудимый? Третье. Доказана ли вина подсудимого и в случае вины заслуживает ли он снисхождения? По опыту предыдущего судебного разбирательства перед вами будет поставлено более тридцати вопросов. Но самый главный – системообразующий вопрос – это вопрос о покушении на Чубайса. Это будет очень большой, на целую страницу достаточно сложный вопрос с описанием всей надуманной картины, которую рисовало тут вам обвинение. То есть, будет только вопрос о покушении, вопроса об имитации покушения не будет. При этом в вопросе «Доказано ли, что было покушение на Чубайса?», под прикрытием бесспорных фактов вроде нападения на автомобиль БМВ, вам будут сделаны юридические закладки-ловушки для хитроумного подтверждения факта покушения, которые не так-то просто будет вычислить. Какие бесспорные факты будут в вопросе о покушении? Например, занимал ли Чубайс государственные должности и должности в «Союзе правых сил»? Ехали ли 17 марта 2005 года по Митькинскому шоссе автомобили БМВ, Митсубиси и ВАЗ? Произошел ли взрыв самодельного фугаса? Подобные факты не оспариваются защитой и они очевидны.  Однако наряду с этими установленными фактами в вопрос будут включены вопросы-ловушки. У вас спросят, доказано ли, что 17 марта 2005 года целью подрыва  было причинение смерти Чубайсу и прекращение его государственной и общественной деятельности, а также причинение смерти сопровождавшей его охране? Поэтому я прошу вас при изучении первого вопроса внимательно разобраться, как сформулирована цель события 17 марта 2005 года на Митькинском шоссе.

     К сожалению, не все факты имитации покушения защите удалось довести  до вашего сведения. Но мы надеемся, что  математически доказанная максимальная мощность заряда в 450 граммов тротила, заложенного в кювете, сокрытие факта приезда Чубайса в РАО «ЕЭС»  на другой машине, срочное избавление от автомобиля БМВ, запрет руководителя ЧОПа Швеца на применение оружия охране, совершенно неадекватные действия охранника Моргунова на месте происшествия, наличие на месте происшествия неустановленных лиц, которых Моргунов отвез потом на перекресток Минского шоссе, отпугивающий охрану огонь нападавших, - все эти факты помогут вам принять правильное решение при ответе на вопрос: «была ли у нападавших цель уничтожения Чубайса и его охраны?». Если такой цели не было, значит, и не было посягательства на жизнь государственного и общественного деятеля Чубайса.

     Я прошу вас, уважаемые присяжные заседатели, найти в себе гражданское мужество и за всю Россию сказать Чубайсу то, что думают о нем народы России. Таким образом, если вы на первый вопрос ответите отрицательно: доказано ли само событие преступления, то есть ответите, что реального покушения на жизнь Чубайса не было, отпадает необходимость отвечать на другие вопросы. Например, о причастности подсудимых и о вине подсудимых, так как не может быть ни вины, ни причастности к тому, чего не было. Поэтому я прошу вас внимательно отнестись к первому вопросу: доказано ли, что событие 17 марта 2005 года было реальным покушением на Чубайса и ответить на него «НЕТ. НЕ ДОКАЗАНО».

     Уважаемые присяжные заседатели, в течение  многих месяцев судебного процесса вы видели, как была «беспристрастна» судья, насколько соблюдались принципы равенства и состязательности сторон, презумпция невиновности, право обвиняемых защищать себя лично в суде, свобода оценки доказательств. В существующей политической и судебной системе нас уже никто не защитит. В государстве, в котором мы оказались, на нашем месте без вины виноватых может оказаться любой человек. Я обращаюсь к вам с просьбой оценить представленные доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на законе и совести. Я обращаюсь к вам, судьям из народа, защитить нас сегодня, тогда обязательно настанет время, когда мы сможем защитить вас. С Богом!».

     В. В. Квачков сходит с трибуны. В зал приглашается удалённый за протест против произвола и беззакония судьи Пантелеевой Роберт Яшин: «Уважаемые присяжные заседатели! 17 марта 2005 года, еще до того, как было осмотрено место происшествия, был задержан полковник Владимир Васильевич Квачков. Сразу появились две версии происшествия:  патриотические настроения Квачкова и коммерческий самострел Чубайса. В этот самый момент заложниками ситуации оказались руководители следственной бригады и сам Чубайс, которому срочно надо было отвести от себя обвинение. Эти факторы исключили два главных обстоятельства: возможность объективного независимого расследования и возможность в дальнейшем объективного независимого суда. Следствием именно этих причин стали и фальсификация доказательств, и противоправные действия по отношению к свидетелю Карватко и так далее.  Следствием этих причин стало и применение порочных методик в наших судебных процессах. Все это происходило и происходит на ваших глазах. Вы здесь столкнулись с изнанкой правоохранительной системы, готовой любого человека закатать в асфальт в угоду власть и деньги имущим.  Исходя из главного принципа определения мотивов преступления, который гласит «Ищи того, кому это выгодно», мне ясно только одно: выгодно это многим, но ни мне, ни Квачкову, ни Найденову, ни Миронову это точно не выгодно. Как показало время, колоссальные дивиденды от этого получил сам Чубайс, премии получила охрана, думаю, и исполнители на полученные денежки греются где-нибудь на Канарах.  Поведение Чубайса, Дорожкина, Крыченко, Хлебникова, Клочкова, Моргунова и 17 марта, и в дальнейшем убедило меня только в одном: они вели себя так, будто старались больше скрыть, чем рассказать. В ходе судебного процесса, уважаемые присяжные заседатели, ваше внимание умышленно отвлекалось стороной обвинения на несущественные детали, чтобы скрыть от вас важные моменты. Я очень надеюсь, что вы сумели представить себе общую картину и уловить важные обстоятельства дела. Хочу сказать, что ни я, ни мои товарищи к данным событиям не имеем никакого отношения. Но мы вынуждены бороться против ложных обвинений, против бесчеловечного отношения к нам, против того, кто считает, что, получив должность, деньги и власть, он может ломать судьбы и распоряжаться жизнью других  людей любыми угодными ему способами. А если учесть, что на нашем месте может оказаться любой человек, не прикрытый должностями и погонами, мы, в конечном счете, боремся за нашу и вашу свободу. Прошу вас вынести оправдательный вердикт. Честь имею».

     Роберт  Яшин закончил краткую речь и сел рядом с адвокатом, второй раз за сегодняшний день и впервые после семи месяцев вынужденного изгнанничества.

     Место за трибуной занимает Александр Найденов: «Уважаемые присяжные заседатели! Вам предстоит ответить на вопрос о том, причастен ли я, виновен ли я в событии 17 марта 2005 года. Прошу вас при ответе на этот вопрос вспомнить все собранные по этому делу доказательства, сопоставить мнение стороны обвинения и стороны защиты, и изложить свое собственное мнение на основании внутреннего убеждения. Я лишь повторю: я не делал ничего из того, в чем меня обвиняют. И я прошу вас, уважаемые присяжные заседатели, верить мне. А поверить мне вам помогут доказательства, которые вы исследовали в ходе этого судебного процесса в комплексе. Кроме того, есть также здравый смысл, законы физики и других точных наук, при опоре на которые версия государственного обвинителя не может быть рассмотрена как  позволяющая признать меня виновным. Эта версия, несмотря на красноречие государственного обвинителя, не подтверждается доказательствами.  Если не подменять понятия и не передергивать показания свидетелей, в том числе и сотрудников ЧОПа, а оценить все это в совокупности, то моя невиновность становится очевидной.

     Уважаемые присяжные заседатели! Так как  предположения и домыслы государственного обвинителя не могут являться основанием для вынесения обвинительного вердикта, а иные доказательства обвинением представлены не были, прошу вас признать меня невиновным и непричастным к событиям 17 марта 2005 года. Благодарю за внимание!».

     Последним из подсудимых к трибуне выходит Иван Миронов: «Уважаемые присяжные заседатели! Мне сложно доказывать свою невиновность, потому что доказывать нечего. Что доказывать? Что я в родном университете по адресу проспект Вернадского, дом 88 вел семинары и слушал лекции, а не следил из телескопа за Чубайсом? Но главное, что в этом процессе нам удалось доказать имитацию покушения на Чубайса. Имитацию, которая развязала руки Чубайсу, и последующие несколько лет мы наблюдали страшные последствия расчленения РАО «ЕЭС»...».

     Судья бдительно следит за речью подсудимого: «Я Вас останавливаю, подсудимый Миронов. Предупреждаю Вас о недопустимости затрагивания обстоятельств, не относящихся к делу. Если бы сторона защиты желала доказать связь расчленения РАО «ЕЭС» с имитацией покушения на Чубайса, Вы могли бы предъявить доказательства в суде. Доказательства представлены не были».

     Миронов возражает: «Мы пытались это делать, ваша честь. Вы же нам воспрепятствовали!».

     Судья привычно парирует: «Уважаемые присяжные заседатели! Вы должны оставить без внимания высказывание Миронова о расчленении РАО «ЕЭС» и не учитывать при вынесении вердикта его слова о воспрепятствовании представления доказательств. Продолжайте, Миронов».

     Миронов: «Нам удалось установить круг людей, которые имели отношение к этой имитации, нам удалось определить промежуток времени, когда был произведен обстрел БМВ, нам удалось публично доказать и вам продемонстрировать все нестыковки и всю правду, которую скрывают от вас так называемые потерпевшие. Мы также установили мотив имитации. Доказательств же нашей вины в деле нет и быть не может.

     Мотивом, приписываемым нам обвинителями, является голословное утверждение о ненависти к Чубайсу – моей, Квачкова, хотя ни им, ни мной ничего подобного никогда не было сказано. Много говорилось на суде и о том, что Квачков называет этот режим оккупационным. Приводились цитаты из книг моего отца. Вы знаете, у нас в процессе стало модным цитировать всякие философские изречения. Особенно это практикует сторона обвинения. Я тоже процитирую: «Страна отворачивается от политического класса, который состоит из деградирующего отстоя. Фактически нынешняя власть лишает Россию лица, лишает места в мировой истории и культуре. Сегодня граждане лишены, по существу, и политических, и социальных прав. И вы говорите, что режим не оккупационный?!». Это слова не Квачкова, это слова не Бориса Миронова. Это слова доктора философских наук Игоря Борисовича Чубайса, родного брата нашего потерпевшего, который задается риторическим вопросом: «И вы говорите, что режим не оккупационный?!». Так что вы хотите от нас, от населения страны, если собственный брат нашего потерпевшего имеет мотив на ненависть и, по логике прокуратуры, имеет мотив на уничтожение своего родного брата Чубайса. До какого же абсурда довела прокуратура народные настроения, градус общественного понимания сегодняшней ситуации и под каким соусом все это пытается преподнести! Здесь прозвучала пламенная речь представителя потерпевшего Л. Я. Гозмана. Он сравнил нашего потерпевшего с Александром Вторым. Хотелось спросить: Анатолий Борисович, а корона не жмет? Если вы хищнически сумели забрать власть и деньги в стране, уничтожив при этом все то, ради чего жил и работал Александр Второй, кто вам дает право сравнивать себя с императором. Кстати, у нас в России живые копии императоров находятся на стационарном психиатрическом лечении. Не случайно же рядом с Чубайсом его ближайший помощник матерый психиатр Гозман. Я думаю, наблюдение все-таки ведется. И мы дождемся того момента, когда Анатолий Борисович в связи с такими сравнениями будет обследован. И это те, кто сегодня здесь, с этой трибуны кричит: распните их! Те, кто вашими руками пытается совершить беззаконие. Здесь Гозман нам рассказывал, как началась гражданская война. Да она началась, когда Гозманы принялись орудовать в чрезвычайках, когда по их приказам суровые товарищи в синих мундирах и лютые девочки в кожанках уничтожали русское офицерство и интеллигенцию. Когда несогласных топили в баржах по обвинению в контрреволюции. Гражданская война началась тогда, когда в политической истерике товарищей Гозманов потонул голос правды, который мы сегодня должны с вами отстоять. Ровно год назад, почти день в день,  по вине Чубайса, который это не отрицает, семьдесят пять человек были утоплены в машинном зале Саяно-Шушенской ГЭС. Эта трагедия явилась…».

     Судья встрепенулась, словно вспомнив свои обязательства перед Чубайсом: «Я Вас останавливаю, подсудимый Миронов, предупреждаю о недопустимости затрагивания вопросов, не относящихся к уголовному делу».

     Миронов будто и не слышит: «Как я понимаю, к этой кровавой годовщине Чубайс хочет подарить себе наш обвинительный вердикт, навсегда похоронив факт имитации…».

     Судья на повышенной ноте продолжает внушать подсудимому лояльность к Чубайсу: «Я Вас останавливаю, подсудимый Миронов, предупреждаю о недопустимости затрагивания вопросов, не относящихся к уголовному делу. Хотя бы ради памяти погибших там людей».

     Миронов: «Но это же прямой итог имитации покушения на Чубайса, Ваша честь! Сегодня на алтарь собственной безнаказанности в эту кровавую годовщину он хочет положить еще и наши жизни. В тюрьме я понял, что такое счастье. Это когда ты ни о чем не жалеешь, когда не поступаешься совестью и не попираешь правду, когда тебе потом не стыдно смотреть в глаза собственным детям… И когда не ждешь в спину проклятья или плевка от народа и общества, в котором живешь. Но, увы, бывают моменты, когда за порядочность приходится платить, и цену огромную. Передо мной был сделан выбор: свобода в обмен на оговор Квачкова».

     Судья вмешивается: «Я Вас останавливаю. Право на последнее слово – это не право на беспредел, на безнаказанность, это не право творить беззаконие в зале судебного заседания!».

     Миронов эхом отзывается на ее слова: «Беспредел, уважаемые присяжные, - это когда свободу меняют на подлость. Это беспредел! Ею торгуют, как куском хлеба или куском колбасы. Вот что такое беспредел! Можно было сделать тогда другой выбор, но как дальше с этим жить. Я тогда не смог записаться в душевные инвалиды, но думал уже, что никогда не увижу небо без решеток. Прокурор вас призывал здесь не жалеть Миронова. И, правда, зачем меня жалеть. Я остался человеком, как и Катя Пажетных, перед которой готов встать на колени за принципиальность и честность, что не стала оговаривать меня. Школьная учительница, которую бросили под милицейский пресс!.. Прокурор призвал вас не жалеть Миронова. А я прошу вас пожалеть прокурора. Мне искренне жаль этого человека, который за пятаки разменял свою совесть. Пусть даже пятаки эти золотые.

     Уважаемые присяжные! К этому дню я шел  пять долгих лет, как и мои товарищи по несчастью, пройдя все круги ада  наших тюрем. Очень сложно было не сломаться, очень сложно было остаться человеком. Спасала вера в Бога и в этот день! Я жил этим днем, в глубине души надеясь, что он наступит гораздо раньше. Я верю, что за эти десять месяцев слово правды услышано вами и исторической справедливостью отзовется в ваших сердцах. Нижайший вам поклон от нас и наших близких, что вы вместе с нами дошли до этого дня!».

     Миронов вернулся на место. Судья закрыла заседание.

     Последнее слово подсудимых, как и все  в нашем процессе вышло весьма символичным. Судья его прерывала, задавала вопросы подсудимым, решала за них, что относится к делу, а что не относится, устраивала перепалки по разным поводам, которые нет ни времени, ни места здесь отразить. И складывается впечатление, что судья  накануне последнего слова подсудимых получила строгие инструкции от потерпевшего Чубайса, и в полном соответствии с его заветами распоряжалась последними словами подсудимых – бескомпромиссно, жестко, в решительном разногласии с законом.  Каков Чубайс – таковы у него и холопы. Не нами сказано, да нами проверено. 

      Следующее заседание в пятницу, 18  августа, в 9-30.

      Ожидается вердикт.

      Проезд  до суда: от станции  метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского  областного суда. Паспорт  обязателен, зал 308.

Любовь  Краснокутская.

     (Информагентство  СЛАВИА)