Впрочем, на суде выяснилось, что никакого съезда антифашисты не планировали, в клубе был назначен концерт Михаила Боярского, а в деле нет ничего, кроме бессвязных явок с повинной некоторых националистов. Однако все парни имеют за плечами по две или три судимости. Краснов и Крошин по делу об избиении панков, вариант – антифа, у клуба «Точка», а Лисицын и татарин Фархутдинов – какой парадокс русского национализма – хранили взрывчатку, за что сели на два года.

Кстати, первых двух потерпевшие у «Точки» не признали как обидчиков, но суд исправно выписал им 9 и 10 лет. Парадоксально, но в основу дела Tabula Rasa положена как раз взрывчатка экс-членов ННП, за которую они отбыли наказание. Пообщаться с журналистом согласилась жена Крошина – Ксения, она тоже националистка.

«Новый Регион»: Началась ваша история не вчера, а с драки у клуба «Точка» в 2010-м. Что там было, по вашему мнению?

Ксения Крошина: Встретились 5 сентября 2010 несколько друзей – попить пива, прогуляться на День города. Издалека увидели драку, услышали, как бьются бутылки; и разбежались в разные стороны. Испугались, что их приметит милиция. По-моему, они даже свидетелями не были. Как ребята специфические, националисты, естественно не пошли и в органы. Потом к нам домой вваливаются, спустя полгода – с обыском. Как обыскивали, не видела: с ребенком лежала в больнице. Но супруг позвонил и сказал, что идет как свидетель; иного ему следователь Станислав Кочергин (известен и разработкой дел об атаках антифа на наци) не позволил. Но вот приходит смс «Максима закрывают», на следующий день мера пресечения. Ничего не понимая пошла в суд, пообщалась со следователем, он: «Пусть сотрудничает, пусть года три получит, не больше: мы ему поможем». Максим звонил, советовался; а у меня ребенок после операции, я на изменах: «Что, как, отчего? Пиши, если оно так и есть». На допросах Кочергин давил, помахал «явками», якобы данными Красновым, где тот «валил» на него убийство. Вот он и взял вину на себя, статьи: 213 (хулиганство) и 112 (причинение средней тяжести вреда здоровью). В Замоскворецком суде Максим отказался от показаний, но к этому времени следствие, как снежный ком, добавило статей: 111 (тяжкий вред здоровью) и 282 (разжигание розни).

«Новый Регион»: Как оценил все суд?

Ксения Крошина: Смешно. Меня, что по этому, что по другому делу – пытались удалить. Сидела и откровенно улыбалась, лицезрея поведение прокуроров, судей. Все нормальные ходатайства защиты – отводятся, а прокурорские удовлетворяют в полном объеме. Длилась эпопея с «Точкой» год с лишним; понятно, что-то там было не так. Томов много, но не так, чтобы там было «изучать» столько. В деле хранились, в основном: характеристики, их копии, распечатки сайтов, например, ННП; по сути дела – всего два тома, да и там значительная часть – медицинские освидетельствования избитых. Последние с нарушениями – без понятых, не факт, что в дело попали освидетельствования именно потерпевших. Сами панки, отнюдь не антифа, как уверяли органы, ничего не видели, не помнят. Главный пострадавший рассказал: «Да я пьяный был, вернулся домой, лег спать; а жена увидела, что в крови».

Но, тем не менее, суд 23 сентября 2012 вынес приговор. Супругу – 9 лет, Краснову 10 лет строгого режима. Третьем, кто с ними был Шмелеву – восемь.

«Новый Регион»: Отчего такой огромный срок?

Ксения Крошина: Дело политическое – у нас такое органы любят; да и на тот момент главным достижением следователей было кого-то закрыть как раз по статье 282. СМИ создали негативную ауру арестованым: писали, что нацисты атаковали антифашистов и т.д.; надо было засудить кого-то. А Женя Краснов засветился в сходе на Манежной площади (обвинения в нападении на ОМОН с Краснова сняты, однако справку с дела не убрали). Де-факто следствию нужен был Краснов, так сказать, примеченный давно. Максима и Шмелева хвостиком к нему приписали. Но, как я знаю, мой муж практически не общался с Красновым. Хотя в целом: Краснов – безобидный националист, он радикал на уровне разговоров, но не активных действий. Такое мое мнение.

«Новый Регион»: Все из-за Краснова?

Ксения Крошина: Нет. Вадим Фархутдинов, он по другому делу тогда сидел, общий друг Максима и Краснова. Когда Вадима взяли с взрывчаткой, он написал на Краснова и других явку. Всех осудили, что по «Точке», что по Tabula Rasa – здесь его уже пытали в лагере, по показаниям Фахрутдинова. Но не мы одни такие: насколько я знаю, по его явкам еще кого-то закрыли; у него такая обширная явочная позиция сотрудничества с органами. Безотказный парень. Когда Вадим вышел в 2012, отсидев за хранение взрывчатки, то, уже обвиняясь по двум особо тяжким статьям – терроризм и бандитизм, находился в продолжение следствия и суда под домашним арестом. Это не те статьи, когда суд оставляет дома.

«Новый Регион»: Так Фархутдинова ведь потом тоже посадили на 9 лет!

Ксения Крошина: Он, наверное, поверил следователю, когда заверял явки, что никуда не попадет, в смысле – на зону, и все будет у него прекрасно. Знаете, ему пытались объяснить, что на основании явок на свободе он не останется. Вадим продолжал изливать «душу». В Мосгорсуде у него что-то щелкнуло в сознании, и он догадался отказаться от показаний. Однако суды в России признают на веру первоначальные «доказательства», и бесполезно ссылаться на принуждение. Что Фархутдинов понаписал явок с повинной, – Максим, к слову сказать, в них не упомянут, зато Краснов фигурирует – мы знали во время процесса по «Точке».

«Новый Регион»: И, все-таки, Крошина можно назвать связанным с политическими группами?

Ксения Крошина: Нет, он не входил в националистические организации. Для себя, по убеждениям он националист. Как и масса русских, он настороженно относится, как бы это назвать политкорректно, к лицам кавказской национальности. Я к ним с опаской отношусь, и бабушка моя, вся родня. Мне кажется, у меня и кошка националист. Но давайте тогда всех пересажаем, всех, кому не нравится, когда приезжие ведут себя как хозяева. В семье мы могли поговорить, поспорить о политике, но вовлекаться в оппозиционность или радикализм Максим не стал, он жил таким домашним семьянином. Что-то не наблюдала от него потуг изменить миграционный режим или свергнуть Путина.

«Новый Регион»: Как вы встретили обвинение в терроризме, я о деле Tabula Rasa?

Ксения Крошина: Когда мужа осудил суд по делу у «Точки», он попал в лагерь, в Брянск. Адрес колонии я узнала через неделю и поехала к нему. Позвонила нашему адвокату, а тот «обрадовал», что следователь Кочергин как раз его известил – планирует визит. Я добилась трехдневного свидания, и тут Кочергин выдернул Максима: «Пиши подтверждающую явку, скажи еще что-нибудь, все равно этап в Москву устрою». Здесь я узнала «радостную» новость – Максим еще по первому делу «подписался», что два дня хранил по просьбе Краснова сумку с СВУ. Теперь муж отказался; и 4 апреля 2013, его вывезли в столицу, где предъявили обвинение в терроризме (205 статья) и бандитизме (209). Якобы Крошин, Краснов и давно севшие Фархутдинов и его подельник Лисицын захотели в декабре 2010 взорвать клуб с антифашистами, или панками. Когда я пришла на Бутырку брать свидание и заговорила с ментом, он выдал: «Он у тебя горец, что ли?». «Нет», – отвечаю. Обычно теракты в нашей стране делают «приезжие», чтобы зарекомендовать себя господами. Мне кажется дикостью – русскому русских взрывать: ради чего? Что одна субкультура выше другой? Если панки хотят не мыться и пьянствовать – это проблема. Да только, в целом, для государства главное – статья. Отчитаться по делам за терроризм, а кто по ней пойдет – Магомедов или Крошин, никого не волнует. Возвращаясь к делу: в мае – обвинительное заключение; никаких очных ставок, обысков, следственной работы, и в сентябре пошли заседания в Мосгорсуде.

«Новый Регион»: Которые прошли в рекордно короткие сроки – три месяца…

Ксения Крошина: Статьи, которые инкриминировали, нешуточные, по ним потолок – пожизненное заключение. Но так как состряпали дело «на отвали», то суд продолжил заметать огрехи следствия. Судья Сергей Коротков провел процесс на бесконечных отводах наших ходатайств; нас и не слушали. Прокурор с явным психологическим расстройством постоянно летала где-то: закатывает глаза, улыбаясь в никуда. И вот 20 декабря 2013 добавили мужу два года; даже удивились, что так «мало»; и вышло у него 11 лет строгого режима. Краснову тоже два года дали, и получилось 12 лет строгого. Остальным досталось нехило: Лисицын – 10, Фархутдинов – 8,9 лет. Если судить по букве закона – планы взрыва клуба с кучей народа, все-таки, как-то тяжелее весят. Но столько лет для человека, который ничего не делал, – для галочки! Не знаю. Надеялись, конечно, на Верховный суд, но….

«Новый Регион»: Все-таки иллюзии имелись?

Ксения Крошина: Даже – огромные. Наш адвокат и Берсенев, защитник Лисицына, были уверены, что в Верховном суде приговор изменят, переквалифицируют. Если, не оглядываясь на кураторов, трезво пролистать дело, оно кричит – оправдать! Как по «Точке», так и по терроризму-бандитизму. Мы, разумеется, поняли, как у нас судят, но логика брала свое – нет фактуры для обвинительного приговора. Надеялись до последнего, что будет лучше, чем есть. Наши надежды разбил 27 марта 2014 года судья Магомед Магомедов – отфутболил. Кстати, теперь нам условно-досрочное освобождение светит не спустя 2/3 срока, а через 3/4, из-за «контртеррористических» поправок (осужденные также внесены в реестр экстремистов Росфинмониторинга, им запрещены банковские операции даже после освобождения).

«Новый Регион»: И вот судьба декабристки?

Ксения Крошина: Я русской декабристской зарекомендовала себя с 2007, в общей сложности натикало семь с лишним лет такой биографии. Мне 24 года, воспитываю сына, маленького такого; основная часть моего брака попала на периоды отсидок суженого. Так и живем.

Как все началось? Мы с братом давным-давно вечером гуляли на улице, встретился наш общий знакомый, с которым шел Максим. Было тепло, присели на лавочку, и досиделись. С момента первой встречи он пропал на месяц, я нашла его в больнице с переломом бедра. Подарила ему свитер, решили встречаться, а спустя полгода его закрыли. Полез вытаскивать друга из драки с металлистами, а те написали жалобу – пропал фотоаппарат. Следствие дало статью – разбой, а суд 6 лет колонии. Мосгорсуд скинул до трех лет, Максим вышел в 2009 условно-досрочно, отсидев 2,4 года.

Я работала, он – тоже: полтора года спокойной жизни, забеременела. И вновь таскаю передачи. В эпопее с Точкой – на Бутырку, очередь там занимают с ночи. Ныне в Матросскую тишину хожу. Медикаменты невероятно тяжело передавать, практически нереально. В 2000-е все было намного проще. Комната приема передач – полуподвальное помещение с неприятным запахом, тьма мигрантов, мусорят обертками. Находиться достаточно противно. А вертухающие женщины орут басом, если ты, не дай бог, забыла развернуть одну конфетку: все принимается без упаковки. По-первости, конечно, сложно. Привыкаешь. Один раз, помню, после первой отсидки поймала себя на мысли, промелькнуло, что как-то скучно без свиданий, передачек. Но что делать – всегда говорила, что если ты был бы виноват, я не ждала. Когда человек свободен и жизнь реально принадлежит исключительно ему, волен делать что угодно. Если дома ждет семья и больной ребенок, ты обязан задумываться о поступках. Поскольку я осознаю, что муж не причастен к преступлениям, мы вместе. Декабристки не знали, как долго жить в ссылке, а я вот уверенно помню, что осталось еще 8 лет лагерей. Вот так-то.

«Новый Регион»: Когда ребенок спросит: мама, где мой папа? – какие слова подберете?

Ксения Крошина: Он уже спрашивает. Отвечаю – на работе, в командировке. Я не считаю нужным говорить своему ребенку, что он живет в такой стране, где невиновный человек вот так надолго уходит из семьи. В детстве хочется верить во что-то доброе и светлое. Пусть у него будет такое детство. Потом все узнает.

© 2014, «Новый Регион – Москва»