Чем меньше времени остается до выборов, тем яснее видно замешательство, с которым подходят русские к определению политических лидеров.

То, что изначально задумано как механизм реализации интересов большинства, в России носит характер зловещей игры, в которой русским остается выбирать меньшее из зол.

Отчасти это связано с резким сжатием политического спектра в России, проведенным за последние четыре года. Другая, не менее важная причина, имеет отношение к более глубоким проблемам. Она связана с размытыми и непродуктивными представлениями о лидере и лидерстве у русских.

Причины у этих явлений исторические: по-другому, учитывая все испытания, через которые пришлось пройти русским, и быть не могло. Однако неосознанность этой проблемы вряд ли играет на руку тем самым интересам русского большинства, которые не удается заявить и отстоять в условиях современной политической системы. Обратимся же к этой проблеме и попытаемся хотя бы подобрать тот язык, на котором удобно было бы обсуждать лидерство.

Первого октября Путин объявил о том, что возглавит список «Единой России» выборах в Госдуму. Через неделю после этого решения ВЦИОМ зарегистрировал всплеск популярности ЕдРа: электорат партии впитал в себя 6% и раздался с 48-ми до 54-ых. Какую-то роль сыграла чистая узнаваемость имени президента, но в основном, возросшая популярность ЕдРа связана с переносом авторитета президента на партию. По опросам, 39% сторонников этой партии уверены, что «она партия Путина».

Найдутся скептики, которые скажут, что эти рейтинги популярности создаются по схеме «партия сказала «надо», ВЦИОМ ответил «сделаем». Но если задуматься, 6% прироста на самом деле величина очень небольшая- и если она отражает объективную реальность, то реальность эта возвращает нас к исходной теме: неясность и непродуктивность представлений о лидерстве.

В статьях, интервью и мнениях экспертов на тему популярности Путина, мелькает один и тот же набор заслуг, связанных с последним президентством. Вот они: стабильность, укрепление государства, укрепление экономики. Переведем их: под стабильностью электорат понимает прежде всего отсутствие катастроф типа дефолта. С понятием стабильности тесно связан Стабфонд, рост которого, в понимании электората, дает численное выражение этой стабильности. Укрепление государства понимается как приостановленная тенденция к отделению регионов от федерального центра и усилившийся контроль власти за всеми сторонами жизни в стране.

Кстати, это последнее, часто ассоциируемое с т.н. «вертикалью власти», греет далеко не всех. Об укреплении экономики судят не только по выросшим свободным доходам, но и по числу новых рабочих мест.

Что общего имеют эти три основные заслуги? Они представляют собой прекращение процессов распада, набиравших разгон при Ельцине. Не стоит умалять их значимость: для людей в падающем лифте шанс зацепиться и остановить падение — вопрос жизни и смерти. На наших глазах произошла именно такая остановка, после чего лифт пополз медленно вверх.

Конечно, в таких случаях всегда обязательно задаваться вопросом: какой ценой и каковы перспективы? Остановленное падение может просто означать, что «механикам лифтов» зачем-то понадобились русские, и в таком случае, необходимо понять, зачем именно.

В этой статье, однако, я об этом говорить не буду. Я задался целью очертить, что из себя представляет лидер и лидерство в современной России.

Этим и займемся.

* * *

Из сказанного относительно Путина можно вывести два любопытных следствия. Оба они лежат на поверхности, и не замечают их по той же причине, что не замечают очков на носу.

1. Во-первых, русские всегда ожидают от власти плохого. Русский консерватизм в отношении власти основан на том, что любые изменения во власти влекут за собой ухудшения. (К данной форме зла люди уже приспособлены, а новая власть значит новое зло и новое приспособление к нему. Во всех обсуждениях «проблемы преемника» это очень хорошо заметно).
2. Во-вторых, благо со стороны власти представляется русским не более чем воздержанием от зла.

Ожидаемое зло от власти свойственно, конечно, не только русскому восприятию. В той или иной мере, оно есть у всех народов, но его место в системе понятий, связанных с властью, иное. Ожидаемое зло связано с тем, что власть в любом обществе собирает налоги, ограничивает свободу и заставляет себе служить. В современности она, кроме того, имеет свойство форматировать образ мысли и запускать пальцы в подсознание ей подвластных.

Но в автономном этносе своя власть, тем не менее, не отчуждается от народа, даже если и регулярно проделывает все то, за что обычно не любят власть.

Это происходит потому, что доминантой в восприятии власти в автономном этносе остается ее служение интересам этноса.

Зло, исходящее от власти, таким образом, воспринимается всего лишь как издержки достижения тех целей, которые народ ставит перед собой (или получает на консенсусной основе от власти).

В гетерономном этносе (не только у русских) происходит отчуждение власти в сознании подвластных, и на первое место в восприятии выходит именно и только зло, исходящее от власти.

Тут важно подчеркнуть, что речь идет не о конкретных делах той или иной власти, а о восприятии, которое запрограммировано в гетерономном этносе и которое существует прежде любых проявлений той или иной власти. В массе люди не ожидают ничего хорошего от любого начальства, начиная от участкового и кончая президентом. (Вопрос легитимности власти, надо заметить, лежит совсем в другой плоскости. Власть может считаться законной или незаконной, но ее взаимоотношения с подвластными от этого не зависят в гетерономном этносе.)

Так вот, о функции власти в представлениях гетерономного этноса.

Функция власти в России заключается в том, чтобы творить зло.

* * *

Задуматься об этих свойствах восприятия авторитета меня заставил один несвязанный, казалось бы, с этой темой случай.

Я играл в настольный теннис в китайском клубе на семь столов. Один из китайцев (назовём его Ли) оступился и упал, ударившись головой и плечом о стену. Как только это произошло, все китайцы, как по команде, прекратили игру и бросились к Ли. Среди них были китайцы с Тайваня и родившиеся в Америке — никакого общего языка, кроме английского у них не было, а с теми, кто родился и вырос в Америке — не было и общего воспитания. Они встали вокруг Ли полукольцом и начали расспрашивать его об ушибе. Затем они высказали свои предложения. Сначала в основном говорили молодые, под конец те, кто старше. Одни предлагали вынести упавшего на воздух, другие советовали вызвать врача. Когда все высказались и Ли подтвердил, что ничего страшного с ним не случилось, заговорил старший из собравшихся. Он подытожил, что ничего предпринимать не надо, что с Ли страшного ничего не случилось и закончил разговор шуткой. Все тут же разошлись и продолжили игру.

Все это произошло быстро — и так, как если бы Ли падал всякий раз, когда играл, а остальные китайцы всякий раз держали совет, как ему помочь. Каждый из них знал, что и как делать, знал свое место.

Слаженность их действий в экстремальной ситуации и гладкость их поступков меня поразила.

Мне было очевидно, что у этих совершенно разных, говорящих на разных языках и выросших в разных странах людей есть нечто общее. Это социальные инстинкты, которые включается в трудной ситуации и точно определяют место и действия каждого человека. Несколько человек при надобности моментально превращаются в боевой отряд, в котором инициатива принадлежит зрелым мужчинам от 25-то до 40-а лет, а решения и ответственность принимаются самым старшим мужчиной.

Вот именно на этом, а не на розовых соплях о духовности и особом призвании и держится народ.

Хотите национальную идею — ее не надо изобретать, вот она. Почему так? Да потому что народ это то, что умеет складывать свои усилия для достижения своих общих целей, автономный народ, добавлю.

Особого внимания заслуживает то, что объединяло всех этих китайцев — кровь, и больше ничего. Собственно, это и есть единственное настоящее объединяющее начало, на котором выстраивается народ, поскольку механизмы, по которым он выстраивается, зашиты в генах до и помимо всякого сознания и культуры.

И обратное тоже верно: разрушение этого объединяющего начала влечет за собой разрушение народа и превращение его в пыль под ногами других народов. Китайцы в массе своей это принимают, и это позволяет им удерживать национальную власть. Понимали они это и после длительной колонизации иноплеменниками. Вот что в частности говорил Сунь Ятсен^[1]:

Смысл термина «национализм» понятен без особых разъяснений. Например, человек всегда узнает своих родителей и не спутает их с прохожими, так же как и не примет прохожих за родителей. То же следует сказать и о чувстве национализма — оно у каждого в крови. Хотя с тех пор, как маньчжуры вторглись в Китай, прошло уже более 260 лет, любой ханец, даже ребенок, встретив маньчжура, сразу узнает его и никогда не примет за ханьца. В этом — суть национализма.

Выгоды власти, построенной на таких основах, наглядны при сравнении теперешнего положения Китая и России двадцать лет спустя выхода из-под коммунистического режима.

* * *

Разговор о власти и лидерстве с необходимостью сводится к тому набору понятий, которые определяют авторитет в представлении людей. Нельзя не видеть, что у русских они находятся в кризисном состоянии. Отключены те матрицы, на которых записаны основы основ: «старики мудрее других», «мужчины защищают свой народ и противостоят другим народам» и т.д.

Отметим, что они именно отключены культурой, а не стерты, т.к. они записаны «в железе» и стереть их невозможно. Их нужно интенсивно подавлять, чтобы они перестали срабатывать.

Многие люди с талантами лидера жалуются — в России им нет места. Любая попытка взять на себя ответственность и попытаться управлять людьми встречает в лучшем случае безразличие, а в худшем — довольно жесткий отпор.

Задумаемся, почему так? Одно из возможных объяснений уже нами найдено: гетерономная культура определяет власть как источник зла. В рамках этой гипотезы, реакция на лидерство равнозначна реакции на новое зло: еще один лезет наверх, чтобы потом творить зло.

Не менее важную роль играет и направленная селекция, проводимая в гетерономном этносе его колонизаторами. Такая селекция создает условия, в которых любая инициатива наказуема и ее носители физически истребляются.

В книге советского идеолога С.Г. Кара-Мурзы, ныне борющегося с русским национализмом написано о репрессиях^[2]:

Любая попытка хладнокровного анализа выглядит аморальной. (…) общественное сознание пока что не готово к восприятию не только логического анализа, но и просто достоверной информации о явлении.

Почему же не готово? Самое время! Русские выходят из оцепенения и хотят знать правду о себе и о том, что с ними сделали.

Вспомним, о чем речь. Вот письмо невинного человека, превращенного в фарш чекистской мясорубкой в 40-ом году^[3]:

Хорошо было бы и необходимо устранить, искоренить и уничтожить практику применения побоев, издевательств и пыток в застенках милиции и НКВД. Вот меня арестовали по подозрению и доносу как врага народа. При допросах меня мучили, пытали, собирались стрелять. Некоторые погибли от побоев. Знаете, бьют беспощадно прямо коленом под семенники. Или ставили с поднятыми руками возле стены, пока потеряешь сознание. И много кое-чего, даже описать нельзя.

Или вот письмо детей, у которых власть взяла родителей^[4]:

Просьба от Красновых — детей возраста от 2 годов до 13 годов. Нас четверо, проживаем в городе Тутаеве Ярославской области, улица 3-го Интернационала, дом № 21. Так как маму и папу взяли (папу за не состояние на военном учете, а маму как за укрытие), прошу: нельзя ли освободить маму для нас малых детей, так как нам жить нечем, кормиться нам нечем. 6 апреля маму взяли, а 7-го взяли безо всяких понятых 2 коз, 1 козленка, 4 кур, сала, мяса и шкур, а нам жить нечем.

Нет, не «любая попытка хладнокровного анализа выглядит аморальной». Аморально делать вид, что ничего этого с русскими не проделывали и еще аморальнее лить воду на мельницу тем, кто хотел бы заправить русских в ту же мясорубку сегодня.

Обычно принято недоумевать, отчего такая жестокость? С какой целью? О целях людоедов, проектировавших эту бойню, можно только догадываться. Другое дело — следствия. Именно с ними мы имеем дело, когда начинаем разбираться в русском отношении к власти. Назовем их: репрессии вбили в русскую культуру страх власти. Страх этот животный — страх смерти, причем угроза смерти была иррациональной. Под такой угрозой ходил любой. Этот страх заставляет человека прежде всего сливаться с окружающей обстановкой. Любое отличие от массы в условиях иррациональной угрозы — это приглашение неприятностей, а неприметность — шанс выжить.

Такого рода дрессировка не проходит даром: вызванная ей деформация культуры держится не одно и не два поколения.

Что не означает, что ее невозможно или не следует менять.

* * *

Между представлениями о лидерстве и политической системой есть прямая связь.

Автономный этнос рано или поздно устанавливает у себя национальную власть, а гетерономный этнос не может удержать национальную власть, даже если она дается ему волей обстоятельств. Связь эта начинается с того, как мы относимся к тем, кто защищает наши интересы, с того, как мы воспитываем своих детей и — главное — чего мы хотим от власти. Всего лишь неделания зла? Или активных действий в наших — и только в наших — интересах?

Продолжение следует

Дмитрий Крылов

[1] Сунь Ятсен. Три народных принципа и будущее Китая (21 декабря 1906 г.)

[2] С.Г. Кара-Мурза. Советская цивилизация, том первый.

[3] Письмо стахановца К.Чаянова. прибл. 17 апреля 1940. Товарищу Калинину, Сталину, Молотову - всему Верховному Совету, Политбюро ЦК ВКП(б) и Совнаркому.

[4] Письмо заместителю Предсовнаркома Розалии Самойловне Землячке. зарегистрировано 17 октября 1942 года. ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 56. Д.7. Л.50-50 об. Подлинник, рукопись.