Для России пока сенсационна ситуация, когда внутри страны русские оказываются в положении этнического меньшинства. В традиционно русских районах Дагестана побывал обозреватель «МН».

Памятник учительнице

В Дагестане много разных народов. Им приходится общаться между собой, и lingua franca— естественно, русский. Около 88% жителей Дагестана в 2002-м назвали русский в числе языков, которыми свободно владеют. Но язык есть, а самих русских почти нет.

При въезде в Махачкалу стоит памятник русской учительнице— бронзовая фигура на массивном постаменте. На открытии памятника несколько лет назад говорили о роли русских в местном образовании, в развитии высокотехнологичных производств (раньше в Дагестане размещались серьезные оборонные заводы). О том, что русских хорошо бы вернуть. Как и в Чечне, и в Ингушетии их возвращение— правительственный приоритет. Официально с 2000 года вернулись около 5 тыс. человек. Но памятники обычно ставят тому, что ушло невозвратно.

«Памятник правильный,— говорит мой махачкалинский знакомый.— Когда я учился, русских учителей было еще много. В основном девушки, распределенные после пединститутов. Они стали реально уважаемой общественной группой. После выпуска прошло лет двадцать, все уже взрослые дядьки, а идет учительница по двору— и все свои сигареты прячут. Учительница была и участковым, и судьей, и прокурором: жены шли к ней жаловаться на мужей, только ее бывшие ученики и боялись. А потом они не то чтобы уехали. Вышли на пенсию, а новых уже не было».

Терский городок

До 1917 года нынешний Северный Дагестан не был Дагестаном. Казаки начали осваивать Терек в конце XVI века. Тогда близ устья Терека появился Терский городок. Следы трехстенного городища и сейчас можно видеть рядом с Кизляром. Мы беседуем с атаманом Кизлярского казачьего округа Николаем Спириным у памятника основателю Кизляра генералу Левашову. Он заложил этот город в 1735 году.

По мнению Спирина, русских в Дагестане осталось не больше 40 тыс. человек: около 22 тыс. в Кизляре (общее население 47,8 тыс.), примерно 11 тыс. в Кизлярском районе и еще 7 тыс. в Тарумовском. В совокупности втрое меньше, чем по переписи 2002 года.

Спирину 55 лет, в 1980-м он окончил Одесский технологический институт пищевой промышленности по специальности инженер-механик. Старший лейтенант запаса. В торжественных случаях Спирин надевает черный с синим терский казачий мундир с есаульскими знаками различия. Говорит, что носит их в соответствии с российским законом о казачестве, а не просто как бутафорию.

Офис атамана в старой городской типографии, которую он, по его словам, безуспешно пытался приватизировать. Через улицу— музей терского казачества. Здесь недавно поминали расстрелянного под Кизляром в апреле 2010-го атамана казачьего общества Кизлярского района Петра Стаценко. Обвинение в убийстве атамана предъявили Пахрутдину Ахмедову, которого до того обвиняли в причастности к теракту в Кизляре в марте 2010 года. «Это ложь, когда говорят, что у убийц и террористов нет ни религии, ни национальности»,— заявляет Спирин.

В Кизляре, который лет 20 назад был преимущественно русским, русских осталось меньше половины. В городе идет активная террористическая война, подоплека которой не то радикальный ислам, не то банальный рэкет. Большая часть торговых точек Кизляра платит дань «лесным». За отказ платить магазины взрывают. У происходящего есть религиозное оправдание: Коран запрещает спиртное. Но почти половина населения Кизляра не мусульмане. К тому же здесь расположено одно из старейших российских коньячных производств. Правда, для коньячного завода, говорят, есть и выгода: радикальные мусульмане задушили почти все контрафактные цеха, где под видом коньяка плохую водку мешали с чаем, а сам завод трогать опасаются.

В январе 2010 года убили заместителя имама центральной кизлярской мечети Ахмеда Магомедова. Его уважительно звали Ахмед Большой. 59-летний Ахмед был заместителем директора местного электромеханического завода. В городе его считали миротворцем. Спирин вспоминает о нем с уважением. Ахмеда, вероятно, убили боевики. Но там, где быстро меняется состав населения, каждое такое преступление увеличивает риск конфликта. Напряжение и так велико. «Проблема русских стоит и здесь, и в Чечне, и в Ставрополье по самый Буденновск»,— говорит Спирин.

Прощание славянки

Кавказские русские столетиями жили вместе с горцами и степняками. Не только воевали с ними, но и дружили. Однако быстрые демографические изменения усиливают тревогу.

Уезжают в основном потому, что негде работать и учиться. Республиканские вузы не самые престижные, но поступить туда много желающих из многодетных дагестанских семей. Даже если поступишь, с работой будут проблемы. Безработица, плюс почти все должности в Дагестане, начиная от президента и заканчивая директором рыболовецкой артели, распределены между разными этническими группами. Любой сдвиг— вспышка недовольства. Но в отличие от аварцев, даргинцев, кумыков, лезгин или лакцев, русские не имеют ресурсов для организованного протеста. Поэтому проще уехать. А уехавшие уже не возвращаются.

У горцев есть кровная месть: возмездие со стороны родственников потерпевшего настигает злоумышленников быстрее и неотвратимее, чем российский закон. У русских кровной мести нет, поэтому «наехать» на них можно безнаказанно: в милиции в основном все свои. Местные правозащитники даже докладывали о фактах грубого выдавливания русских из кизлярской милиции российской Общественной палате. Атаман Спирин вспоминает, как жители Буйнакска несколько лет назад сожгли живьем человека за изнасилование. Спирин полагает, что рано или поздно до самосуда дойдет и у русских.

Спирин много говорит о религии, едином Боге, чести и готовности умереть. Эта риторика поразительно созвучна с контентом сайтов боевиков. Но казаки— в отличие от боевиков— не воюют. «Драться за свои интересы?— спрашивает один из них.— А давай с тобой поменяемся местами, посмотрим, как ты будешь драться». Спирин говорит, что под его началом 1500 казаков: «6 тыс., если считать с женами и детьми».

Иногда, чтобы сняться с места, хватает абсурдной «последней капли»: из Кизляра женщина уехала, продав дом, после того как сосед-горец построил на своем участке баню, а водослив вывел к ней в огород. Слив могли устроить и без злобы: русские, как и другие этносы дагестанской равнины, сталкиваются с массовой миграцией с гор, а у горцев свои представления о правилах жизни.

Советская власть раздавала горным колхозам земли на равнине, чтобы отгонять на зиму скот. Сейчас некому заботиться о том, чтобы на лето горцы вместе со скотом уходили назад в горы. На равнине, где раньше стояли только овечьи кутаны, появились настоящие села. При круглогодичном скотоводстве овцы съедают траву, земля сохнет и засаливается. Они пасутся в огородах и на полях. Молодежь из станиц уехала, а пожилым непросто дать отпор новым соседям, которые только выселились с гор и не слишком хорошо понимают по-русски.
Похожая картина с рыболовством. В Северном Дагестане всегда ловили и разводили рыбу. Спирин говорит, что сейчас на 200-240 участков всего два-три таких, где работают русские. Остальные достались людям, имеющим о цивилизованном промысле примерное представление. Хищнический лов опустошил Каспийское море у дагестанских берегов, за осетром уже ходят в Туркмению.

Проблемы не только у русских. Но остальные дагестанцы всегда чувствуют плечо большой семьи, родного села и своего народа. В конфликт, где задет аварец или даргинец, сразу включаются десятки людей. Русский в таком положении остается один.

Нет перспектив

Тарумовский район— крайний северо-восток Дагестана. Район традиционно считался русским. По словам его главы Сергея Чепурного, здесь 32 тыс. жителей. Пять лет назад русских в районе было 24%, сейчас— 22%, аварцев— 30%, даргинцев— 19%. Чепурной грустно говорит об отъезде молодежи: «Ребята еще могут учиться в Дагестане, потому что могут за себя постоять, а девчата здесь учиться категорически не хотят».

Сам Чепурной— здоровый усатый дядька без возраста. Много лет возглавляет район, работает 24 часа в сутки. Махачкала воспринимает его как символ: пока он присутствует на политическом поле, проблема русских в Тарумовке формально закрыта. Чепурной входит в координационный совет по Северному региону Дагестана при правительстве республики. Тарумовка— образцовый сельский райцентр: на улицах чисто, деревья выкрашены белым, памятник героям войны— в идеальном состоянии.

Ситуация и так меняется на глазах: вчера еще, к примеру, Новогеоргиевка была русской станицей, а теперь аварское село. Врайоне появились и «лесные». Вянваре в Кизляре ликвидировали группу боевиков, в которую входил Зелимхан Абдулкадыров из Новогеоргиевки. Зелимхан— сын человека, который отбыл 9 лет за соучастие во взрыве дома в Буйнакске 4 сентября 1999 года.

Лицо Чепурного светлеет, когда он говорит о развивающихся фермах и рыбхозах. Некоторых фермеров удается уговорить остаться: значит, не все потеряно.

Это лишь видимость надежности: нынешний срок для Чепурного скорее всего последний. Он и мэр Кизляра Вячеслав Паламарчук— «старая гвардия», сохранившаяся со времен, когда этнические территории в Дагестане должны были иметь фиксированное представительство во власти. Сейчас такой подход считается неверным. Не секрет, что Кизляр и Тарумовку рассматривает как зону своих интересов влиятельный аварский политик Сайгид Муртазалиев, сейчас депутат дагестанского парламента. Муртазалиев готов соблюдать этикет по отношению к традиционно русским должностям, но хотел бы, чтобы их занимали лояльные ему русские. Основной же социальной базой для него являются аварцы. ВТарумовке говорят: если Чепурной уйдет с должности, отъезд русских ускорится.

«Детородное население отъехало»

Тарумовку в 1786 году основал астраханский прокурор Тарумов и поселил там русских крестьян. Крестьяне ловили рыбу, растили виноград и шелковицу. В1856 году в селе построили церковь Андрея Первозванного. Вечером у ее ограды кипит работа: несколько старшеклассников под управлением двух пожилых мужчин красят церковные ворота. Рядом в недостроенном двухэтажном магазине играют аварские дети лет десяти. Для фотографа «МН» дети устраивают спарринг: «Посмотри на аварский ой, на тарумовский беспредел». Из оговорки ясно: здесь заботятся о публичной политкорректности, но между собой говорят иначе, чем на людях.

Двое мужчин, руководящих покраской ворот,— атаман и начальник штаба тарумовского казачества. Атаман в поношенном камуфляже помалкивает, а потом уезжает на велосипеде. Начальник штаба, седенький румяный, в сером костюме, не без гордости сознается, что «до революции» был секретарем райкома комсомола.

«Мы добились, чтобы прекратили строительство торгового центра на земле церкви,— говорит бывший секретарь райкома комсомола Сергей Александрович.— А мусульмане хотят построить в селе вторую мечеть, на въезде. Хотя на трассе на каждой бензоколонке мечеть или молельная комната. Мы в ответ решили ставить на въезде в село большой поклонный крест».

Начштаба считает, что вокруг новой мечети может быть серьезный конфликт. Правда, конфликтовать уже почти некому. В здешней школе на 300 старшеклассников (с 8-го по 11-й класс)— 17 русских мальчиков и 56 девочек. «Детородное население отъехало. Мы на грани. Руководство страны должно понимать: с оттоком русских Россия потеряет Кавказ». «Для руководства страны есть только россияне»,— пытаюсь я вступиться за центр. «Понятно, они обязаны так говорить,— соглашается Сергей Александрович.— Но делают пусть по-другому. Почему в Дагестане комиссией по защите коренного русского населения руководит аварец? Сам вопрос о защите русского коренного населения— кощунство».

Комиссии по защите русских в Дагестане нет, есть комиссия по проблемам русскоязычного населения и снижению миграции, а возглавляет ее «русский вице-премьер» республики Антонина Идрисова. Что власти должны делать «по-другому», не очень ясно: если численность русских объективно снижается в стране, никакие комиссии не вернут их на Кавказ.

У большинства моих русских собеседников дети— за пределами Дагестана. Все эти казачьи организации— как оркестр на палубе тонущего корабля. Такая форма досуга людей, которые на старости лет уедут к детям или тихо умрут.

Пока они веселятся как умеют. Начштаба тарумовского казачества приглашает нас в свою тесную квартиру на втором этаже пятиэтажки. Атаману Спирину дарят нагайку, не успев отклеить штрих-код сувенирного магазина. Казаки потчуют самодельным красным вином из пузатой банки и домашним жарким. Ко второму тосту вспоминают, что «никакого дела не начинают без молитвы» и встают поблагодарить Бога за хлеб насущный. Когда за окном темнеет, Спирина просят спеть. Он легко соглашается и без аккомпанемента заводит тоскливую песню собственного сочинения: «Слышен голос муллы над казачьей станицей»

Не сахар
На воскресенье намечен съезд дагестанских ногайцев (официально 1,4% населения республики, 36,2 тыс. человек). Съезд пройдет в селе Терекли-Мектеб, центре Ногайского района. Из более чем 800 тыс. га земель района более 500 тыс. га – земли отгонного животноводства. Избыточное количество скота -- причина такой эрозии почв, что местами обнажаются старые кладбища. Остальные земли – ногайские поселения, их пашня и пастбища. Часть земли под пашней и бахчой официально пустует: некоторые чиновники предпочитают вместо оформления аренды получать оплату в карман. По той же причине фермы и пастбища за пределами отгонных земель постепенно переходят к горцам.

Ногайцы, стотысячный народ, разбросанный от Карачаево-Черкесии, Ставрополья и Чечни до Сургута, считают Ногайский район своей родиной. На родине им не хватает земли, нет доступа к финансовым ресурсам и рынкам. Молодежь уезжает, народ может просто исчезнуть под давлением более многочисленных и активных горцев.

Ногайцы обеспокоены проектом сахарного завода, для которого под посевы сахарной свеклы планируют отвести 100 тыс. га «пустующих» земель, чтобы создать несколько тысяч рабочих мест. Они полагают, что проект усилит дефицит земли и приведет к окончательной ассимиляции ногайцев.

В селах идут сходы, на которых единогласно принимаются решения против сахарного завода и за восстановление прямых выборов главы района. Обсуждается идея объединения всех кавказских ногайцев в отдельной юрисдикции, пусть даже в составе другого региона – например, Чечни. Ситуация накалена, любая провокация может привести к всплеску насилия.

Коренные малочисленные

В Северо-Кавказском федеральном округе русских 29,9% (официальные данные правительственной Стратегии развития СКФО до 2025 года). На фоне всей России, где русских около 80%, это немного. Но в СКФО русские все равно на первом месте. За ними следуют чеченцы (16,2%), аварцы (8,5%), кабардинцы (5,6%), даргинцы (5,3%), осетины (5,2%), ингуши (5%), кумыки (4,3%), лезгины (3,9%) и карачаевцы (2%). Из первой десятки пять народов, включая русских, относятся к коренным малочисленным народам Дагестана – такой статус закреплен за 14 самыми крупными этническими группами республики. До 2006 года эти 14 народов делегировали представителей в Госсовет – так называлась «надстройка» над республиканским парламентом, исполнявшая функцию «коллективного президента». В 1990-е русские держались в Дагестане в первой пятерке этнических групп. В 1989 году их было 175 тысяч (9,7%). Перепись 2002 года сдвинула их на шестое место (120 тысяч человек, 4,7%).

Эта официально зафиксированная убыль не такая катастрофическая, как в Чечне и Ингушетии, которые до распада СССР были одним целым. По переписи 1989 года русских там было 293,8 тысяч человек, или 23,1%. В 2002 году в Ингушетии русских оказалось 1,19% (5,5 тысяч человек), в Чечне – 3,7% (около 40 тысяч). По неофициальным данным, бывшую Чечено-Ингушетию в 1990-е и начале 2000-х покинуло от 350 до 400 тысяч русскоязычных жителей. Это сопоставимо с числом чеченских беженцев, пытавшихся спастись от войны. Но если многие чеченцы вернулись, то вернувшихся русских -- единицы.

Между переписями населения 1979 и 1989 года русские из Чечено-Ингушетии и Дагестана тоже активно уезжали. Так или иначе, к концу 2000-х годов русского населения, которое в последние 150 – 200 лет было на Восточном Кавказе фактором социальной стабильности, политической лояльности и экономического развития, практически не осталось.