Кризисы имеют свои закономерности и логику развития. В 2008 году под ударом оказались банки. В 2009-м он обрушился на предприятия, что привело к росту безработицы. В новом, 2010 году в эпицентре кризиса государства и их валюты. Ожидается, что первые суверенные дефолты произойдут в Европе. Какие последствия они могут иметь для Европейского сообщества
— Экономика США перестала функционировать после неожиданных философских замечаний председателя Федерального резерва Бена Бернанке, шокировавшего американцев откровением, что деньги на самом деле не что иное, как бессмысленное и непонятное социальное изобретение, — эта мрачная шутка сатириков с радиостанции The Onion хорошо передает ощущение трагического, вдруг открывшееся современному западному человеку, который неожиданно для себя обнаружил, насколько хрупок его повседневный мир, насколько призрачны и случайны институциональные основы цивилизации: государственная мощь, его вера и его деньги.
Известный американский колумнист Томас Фридман назвал очередную колонку в The New York Times «Никогда раньше я такого не слышал». В ней он рассказал о том, насколько был поражен дискуссиями на Давосском форуме, где все обсуждали проблему политической нестабильности в США. Таких разговоров Фридман не слышал никогда и вряд ли мог представить, что когда-то услышит.
Но в Давосе была еще одна, не менее сенсационная тема — крах европейской валюты. После форума этот сюжет стал общим местом мировых СМИ. Анализ исторических прецедентов показывает, что за волной финансового кризиса, особенно в финансовых центрах, следует волна суверенных дефолтов — так цунами следует за землетрясением. Мы входим в период раскручивания такого сценария.
Почему под ударом оказались государства? Чтобы сохранить банковские системы, восстановить кредитование реального сектора экономики и предприятий, поддержать внутренний спрос, государства взяли на себя все системные риски, выкупали проблемные активы, давали рискованные кредиты. В итоге G7 это обошлось в кругленькую сумму задолженности — $30 трлн. При этом средние темпы роста «семерки» в этом году составят 1%, а безработица будет держаться на уровне 10%.
На данном этапе кризиса свободный рынок пытается отгрызть ту самую руку, которая его спасала: государства, которые вынуждены были взять на себя долги частных компаний, чтобы остановить панику, переживают сегодня непрерывные атаки спекулянтов. Управление кризисом было построено на мысли, что никакого предела росту государственного долга не существует, поскольку государство не может стать банкротом. Такие идеи, правда, шли вразрез даже с недавним историческим опытом — дефолтом России в 1998 году, Аргентины в 2001−м, Исландии в 2009−м.
Развитые страны Запада сегодня пребывают в той же ситуации неустойчивости и уязвимости, в которой находились в 2008 году крупнейшие банки. Тогда первым банком-банкротом волею случая стал Lehman Brothers. Сегодня все внимание сосредоточено на первом кандидате на дефолт — Греции, члене ЕС и Европейского валютного союза. У этого троянского коня Европы бюджетный дефицит достиг 112% от ВВП и суммарный государственный долг равен $200 млрд.
Греческие проблемы вынудили экспертов присмотреться внимательней и к другим странам Европы. Кто может быть следующим после Греции? Да кто угодно. Ирландия имеет гигантский внешний долг в частном секторе — 300% ВВП, а в условиях нынешнего кризиса частные долги быстро «присваиваются» государством. В Испании также колоссальный государственный долг — почти 60%, а безработица достигла 20%. Если падут Афины, неизбежна будет и сдача Мадрида. А там и Лиссабон, а там и вечный город Рим. 17 февраля лауреат Нобелевской премии Роберт Мандель заявил, что гораздо большую, чем Греция, опасность для евро представляет Италия. Кстати, размер совокупного государственного долга Италии — 1,7 трлн евро — может помочь нам понять, насколько на самом деле невелики накопленные нашей страной золотовалютные резервы. Разве $440 млрд — это деньги?
Другой полюс озабоченности — Восточная Европа. Очень уязвимы страны Балтии, Румыния, Венгрия. Если эти страны пойдут на дно, это неизбежно отзовется трудностями в банковском секторе Скандинавских стран, которые сильно вложились в регион. С Восточной Европой также сильно связаны банки Италии и Австрии. При этом ресурсы у ЕС ограничены. Можно спасти одну, ну, две страны. Но нельзя спасти все.
Но почему все взоры обращены сейчас именно на Европу? Ведь здесь бюджетный дефицит меньше, чем в США (6% против 10,7% по отношению к ВВП). Причина уязвимости Европы — политическая раздробленность и отсутствие центра принятия решений. Экономика развита крайне неравномерно, нет единообразной налоговой системы. Маастрихтское соглашение, которое запрещает европейским центральным банкам и государствам помогать стране, столкнувшейся с бюджетным кризисом, тоже скоро станет никчемным документом — ведь рано или поздно страны европейского ядра будут вынуждены оказать Греции помощь.
В Соединенных Штатах Калифорния выглядит таким же вероятным банкротом, как Греция. Но американское федеральное правительство продолжит существовать после дефолта Калифорнии. А вот Европа федерального правительства не имеет, а потому ее хилое политическое тело может очень скоро после греческого (португальского, испанского, итальянского?) дефолта развалиться. Короче говоря, принципы и институты, которые были созданы при учреждении евро и даже самого ЕС, оказались анахроничными, бесполезными и бессильными.
Однако далеко не все смотрят на перспективы ЕС с точки зрения апокалипсиса. Один из ведущих аналитиков Morgan Stanley Даниэль Антонуччи считает, что Греция — уникальный для Европы случай, а потому финансовые риски в Европе носят краткосрочный характер. Греция действительно в каком-то смысле уникальная страна. Получив независимость в 1830−х годах, она половину истекшего с тех пор времени находилась в состоянии дефолта. Греки были в состоянии перманентного дефолта вплоть до середины 1960−х. Как говорит известный американский экономист, профессор Университета Мэриленд Кармен Райнхарт, «если Грецию вынести сейчас за пределы Европы, вы грохнете ее в Латинскую Америку или Азию или еще куда-то и обречете на дефолт в аргентинском стиле. Но она — часть Европы, и Европейское сообщество очень этим напугано. Поэтому они будут делать все, что смогут. Я считаю это более вероятным сценарием, чем шоковый дефолт. Дефолт будет более спокойный».
Иначе говоря, дефолт не столь уж необычная для экономической истории штука. Дефолт — не конец света. Для государства он означает, что условия займов усложняются и за долги приходится платить более высокие проценты. Если страны европейского ядра возьмут Грецию на поруки, Афины получат деньги в долг на нерыночных условиях.
Сложилась ситуация, когда спасение Европейского валютного союза зависит от доброй воли Германии и Франции. Но каковы их ресурсы? Готово ли население этих стран поддержать своих политиков, когда те осмелятся протянуть грекам руку помощи? Политическую поддержку можно будет обеспечить только тогда, когда французы и немцы поймут, что финансовая помощь не испарится в коррумпированных государственных коридорах Афин.
Скорее всего, национальный бюджет государства-банкрота будет взят под контроль специально созданным надзорным органом, назначенным Европейским союзом. Это будет сопровождаться выкручиванием рук — резким снижением зарплат госслужащим, пенсий, социального страхования. И здесь второй политический риск для ЕС: неизбежная националистическая и еврофобская отдача — пару недель назад левые греческие террористы уже произвели пробный взрыв в афинском филиале Meryl Lynch. Последуют и другие взрывы, а также и более опасные социальные волнения.
Но если Европе в конечном итоге удастся установить контроль над бюджетами и фискальной политикой стран-банкротов, одолеть эгоизм собственного населения, сохранить евро, тогда мы увидем совсем другую Европу — с централизованными институтами, с ослабленными национальными правительствами, с унифицированной налоговой системой. Европа делала исторические прорывы именно в те эпохи, когда катастрофическое сознание достигало пика. Европа чувствует свое будущее только как абсолютную опасность. Под угрозой катастрофы сознание полностью порывает со сложившимися нормами, и поэтому будущее может явить себя, показать себя лишь в чудовищном облике.
— Экономика США перестала функционировать после неожиданных философских замечаний председателя Федерального резерва Бена Бернанке, шокировавшего американцев откровением, что деньги на самом деле не что иное, как бессмысленное и непонятное социальное изобретение, — эта мрачная шутка сатириков с радиостанции The Onion хорошо передает ощущение трагического, вдруг открывшееся современному западному человеку, который неожиданно для себя обнаружил, насколько хрупок его повседневный мир, насколько призрачны и случайны институциональные основы цивилизации: государственная мощь, его вера и его деньги.
Известный американский колумнист Томас Фридман назвал очередную колонку в The New York Times «Никогда раньше я такого не слышал». В ней он рассказал о том, насколько был поражен дискуссиями на Давосском форуме, где все обсуждали проблему политической нестабильности в США. Таких разговоров Фридман не слышал никогда и вряд ли мог представить, что когда-то услышит.
Но в Давосе была еще одна, не менее сенсационная тема — крах европейской валюты. После форума этот сюжет стал общим местом мировых СМИ. Анализ исторических прецедентов показывает, что за волной финансового кризиса, особенно в финансовых центрах, следует волна суверенных дефолтов — так цунами следует за землетрясением. Мы входим в период раскручивания такого сценария.
Почему под ударом оказались государства? Чтобы сохранить банковские системы, восстановить кредитование реального сектора экономики и предприятий, поддержать внутренний спрос, государства взяли на себя все системные риски, выкупали проблемные активы, давали рискованные кредиты. В итоге G7 это обошлось в кругленькую сумму задолженности — $30 трлн. При этом средние темпы роста «семерки» в этом году составят 1%, а безработица будет держаться на уровне 10%.
На данном этапе кризиса свободный рынок пытается отгрызть ту самую руку, которая его спасала: государства, которые вынуждены были взять на себя долги частных компаний, чтобы остановить панику, переживают сегодня непрерывные атаки спекулянтов. Управление кризисом было построено на мысли, что никакого предела росту государственного долга не существует, поскольку государство не может стать банкротом. Такие идеи, правда, шли вразрез даже с недавним историческим опытом — дефолтом России в 1998 году, Аргентины в 2001−м, Исландии в 2009−м.
Развитые страны Запада сегодня пребывают в той же ситуации неустойчивости и уязвимости, в которой находились в 2008 году крупнейшие банки. Тогда первым банком-банкротом волею случая стал Lehman Brothers. Сегодня все внимание сосредоточено на первом кандидате на дефолт — Греции, члене ЕС и Европейского валютного союза. У этого троянского коня Европы бюджетный дефицит достиг 112% от ВВП и суммарный государственный долг равен $200 млрд.
Греческие проблемы вынудили экспертов присмотреться внимательней и к другим странам Европы. Кто может быть следующим после Греции? Да кто угодно. Ирландия имеет гигантский внешний долг в частном секторе — 300% ВВП, а в условиях нынешнего кризиса частные долги быстро «присваиваются» государством. В Испании также колоссальный государственный долг — почти 60%, а безработица достигла 20%. Если падут Афины, неизбежна будет и сдача Мадрида. А там и Лиссабон, а там и вечный город Рим. 17 февраля лауреат Нобелевской премии Роберт Мандель заявил, что гораздо большую, чем Греция, опасность для евро представляет Италия. Кстати, размер совокупного государственного долга Италии — 1,7 трлн евро — может помочь нам понять, насколько на самом деле невелики накопленные нашей страной золотовалютные резервы. Разве $440 млрд — это деньги?
Другой полюс озабоченности — Восточная Европа. Очень уязвимы страны Балтии, Румыния, Венгрия. Если эти страны пойдут на дно, это неизбежно отзовется трудностями в банковском секторе Скандинавских стран, которые сильно вложились в регион. С Восточной Европой также сильно связаны банки Италии и Австрии. При этом ресурсы у ЕС ограничены. Можно спасти одну, ну, две страны. Но нельзя спасти все.
Но почему все взоры обращены сейчас именно на Европу? Ведь здесь бюджетный дефицит меньше, чем в США (6% против 10,7% по отношению к ВВП). Причина уязвимости Европы — политическая раздробленность и отсутствие центра принятия решений. Экономика развита крайне неравномерно, нет единообразной налоговой системы. Маастрихтское соглашение, которое запрещает европейским центральным банкам и государствам помогать стране, столкнувшейся с бюджетным кризисом, тоже скоро станет никчемным документом — ведь рано или поздно страны европейского ядра будут вынуждены оказать Греции помощь.
В Соединенных Штатах Калифорния выглядит таким же вероятным банкротом, как Греция. Но американское федеральное правительство продолжит существовать после дефолта Калифорнии. А вот Европа федерального правительства не имеет, а потому ее хилое политическое тело может очень скоро после греческого (португальского, испанского, итальянского?) дефолта развалиться. Короче говоря, принципы и институты, которые были созданы при учреждении евро и даже самого ЕС, оказались анахроничными, бесполезными и бессильными.
Однако далеко не все смотрят на перспективы ЕС с точки зрения апокалипсиса. Один из ведущих аналитиков Morgan Stanley Даниэль Антонуччи считает, что Греция — уникальный для Европы случай, а потому финансовые риски в Европе носят краткосрочный характер. Греция действительно в каком-то смысле уникальная страна. Получив независимость в 1830−х годах, она половину истекшего с тех пор времени находилась в состоянии дефолта. Греки были в состоянии перманентного дефолта вплоть до середины 1960−х. Как говорит известный американский экономист, профессор Университета Мэриленд Кармен Райнхарт, «если Грецию вынести сейчас за пределы Европы, вы грохнете ее в Латинскую Америку или Азию или еще куда-то и обречете на дефолт в аргентинском стиле. Но она — часть Европы, и Европейское сообщество очень этим напугано. Поэтому они будут делать все, что смогут. Я считаю это более вероятным сценарием, чем шоковый дефолт. Дефолт будет более спокойный».
Иначе говоря, дефолт не столь уж необычная для экономической истории штука. Дефолт — не конец света. Для государства он означает, что условия займов усложняются и за долги приходится платить более высокие проценты. Если страны европейского ядра возьмут Грецию на поруки, Афины получат деньги в долг на нерыночных условиях.
Сложилась ситуация, когда спасение Европейского валютного союза зависит от доброй воли Германии и Франции. Но каковы их ресурсы? Готово ли население этих стран поддержать своих политиков, когда те осмелятся протянуть грекам руку помощи? Политическую поддержку можно будет обеспечить только тогда, когда французы и немцы поймут, что финансовая помощь не испарится в коррумпированных государственных коридорах Афин.
Скорее всего, национальный бюджет государства-банкрота будет взят под контроль специально созданным надзорным органом, назначенным Европейским союзом. Это будет сопровождаться выкручиванием рук — резким снижением зарплат госслужащим, пенсий, социального страхования. И здесь второй политический риск для ЕС: неизбежная националистическая и еврофобская отдача — пару недель назад левые греческие террористы уже произвели пробный взрыв в афинском филиале Meryl Lynch. Последуют и другие взрывы, а также и более опасные социальные волнения.
Но если Европе в конечном итоге удастся установить контроль над бюджетами и фискальной политикой стран-банкротов, одолеть эгоизм собственного населения, сохранить евро, тогда мы увидем совсем другую Европу — с централизованными институтами, с ослабленными национальными правительствами, с унифицированной налоговой системой. Европа делала исторические прорывы именно в те эпохи, когда катастрофическое сознание достигало пика. Европа чувствует свое будущее только как абсолютную опасность. Под угрозой катастрофы сознание полностью порывает со сложившимися нормами, и поэтому будущее может явить себя, показать себя лишь в чудовищном облике.
хорошо
